Убийственное лето

– В тысяча девятьсот пятьдесят пятом, в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят пятого.

Я чуть не назвала точный день, но поняла, что все испорчу, и промолчала. Но и он тоже молчит. Думает о чем-то, морща лоб и не спуская с меня глаз. Я сижу до скончания века, сердце бьется так громко, что боюсь, он тоже услышит. Потом он встает и уходит.

Я остаюсь, как дура, сидеть на своем стуле до второго пришествия. Наконец он возвращается с толстенной тетрадью в черном клеенчатом переплете, садится, показывает мне наклейку на корешке: «1955». Переворачивает страницы, слюнявя палец, и говорит:

– Да, помню, отец все подробно расписал. Механическое пианино.

Я понимаю, что не должна этого делать, но это сильнее меня: встаю, обхожу стол – мне тоже хочется взглянуть. Он не поднимает глаз, ничего не говорит. Открывает на субботе 19 ноября 1955, и я могу прочитать вместе с ним запись черными чернилами, сделанную мелким почерком в самом низу страницы:

Лебалек/ грузовик «берлие».

Лес на сруб, участок Бонне, Ла-Фурш.

Лес на ограду, месье Понсе, Арам.

Пианино Монтеччари, перевал Комб.

На полях проставлены цены. Мне они кажутся неслыханными, но это в старых франках, а под ними другой рукой приписано:

Перевал закрыт. Пианино в понедельник вечером.

Ферральдо говорит, не поднимая головы:

– Вот видите?

Он переворачивает страницу, чтобы посмотреть, что записано в понедельник, 21-го, но больше ничего нет, только отмечено, что Лебалек на том же «берлие» доставил два телеграфных столба.

Ферральдо страшно горд своей учетной книгой. Он говорит:

– Мой отец научил меня фиксировать каждую мелочь и был прав. А почерк этот моей матери. Приятно увидеть снова.

Он закрывает тетрадь и гладит переплет. Я немного отодвигаюсь, и мы молчим до бесконечности, пока он вспоминает всех своих предков. А потом говорит:

– Да, помню, Лебалек застрял в снегу и не вернулся в субботу вечером. Мой отец был очень недоволен, когда его грузовики оставались на ночь под открытым небом.

Он качает головой, перебирая свои воспоминания, и встает:

– Вскоре после этого Лебалек уволился от нас.

Я говорю:

– Моим будет приятно узнать, что с ним стало. Благодарю вас, месье Ферральдо.

Он провожает меня из кабинета по коридору, я останавливаюсь, строю из себя совсем безголовую, которая забывает все на свете:

– Господи, я ведь не за этим приходила, а чтобы пригласить на свадьбу! Боялась, что Микки не осмелится вам передать приглашение, раз вы его начальник.

Он почти катается со смеху и говорит:

– Ну, чтобы Микки не осмелился мне что-то сказать, такого еще не бывало. Чем-чем, а вот робостью он не отличается.

Он вздыхает, видимо, пытается прикинуть, сколько всяких глупостей натворил мой будущий деверь с тех пор, как здесь работает, но, передумав, делает жест, как бы перечеркивающий все.

– Не беспокойтесь, он меня уже пригласил.

Я говорю:

– Тогда будьте добры, не говорите ему, что я приходила. Вы же его знаете.

Очередной вздох, он сжимает мне плечо своими худыми пальцами, то ли хочет проверить его округлость, то ли ведет себя по-отечески, поди разбери. Он говорит:

– Во всяком случае, поздравляю вас. Мне очень по душе Пинг-Понг.

Когда он возвращается к работе, я иду в кабинет Элизабет. Она печатает на машинке, непокорная прядь падает ей на нос. Чтобы дотянуться до клавиатуры, она подложила под задницу несколько телефонных книг, а дальше начинается настоящий цирк – пока она находит наконец ту, которая мне нужна. Твердит как заведенная:

– Ну конечно, Динь – это в Приморских Альпах.

С географией я не в ладах с момента своего рождения и вряд ли когда-нибудь смогу с ней разобраться, поэтому возвращаю книгу Элизабет. В результате оказывается, что Динь – это соседний департамент: Альпы Верхнего Прованса. Она все время долдонит:

– О, совсем рядышком, совсем рядышком!

Уверена, что с Элизабет сейчас можно говорить обо всем, что придет в голову, для нее главное – возможность протрепаться до конца рабочего дня.

Я ищу Лебалека в телефонном справочнике. Пью из бутылки тоник, который она мне достала, он еще холодный. Она, не отрываясь, пялится на меня в своих совиных очках. Я изо всех сил стараюсь не подать виду, что у меня путаются буквы и что в поисках Диня я попала совсем в другой регион, и наконец протягиваю ей книгу и прошу поискать, а я пока буду звонить по делу.

Звоню я в мастерскую Генриха Четвертого. Подходит Жюльетта. Я говорю:

– Жюльетта? Это Элиана. Я вас ни от чего не оторвала?

Я – сама любезность, только подпускаю легкий акцент. Нет-нет, я ее не отрываю. Я говорю:

– Моя мама как раз переделывает мне платье. Хотела поблагодарить вас, оно очень, очень красивое.

Господи Иисусе. Следующие десять лет она описывает мне свою свадьбу, но я уже не слушаю. Элизабет показывает знаком, что нашла Лебалека, и я говорю в трубку: