Убийственное лето

Он называет меня сперва «мадемуазель», потом быстро переходит на «моя милочка». Сюзи, так зовут его – кофе-с-молоком – секретаршу, объясняет ему, что я ищу, что уже посмотрела и сколько готова заплатить. У него есть именно то, что мне нужно. Продолжая нахваливать говенную студию, которую он хочет мне впарить, он спокойно садится на место секретарши за большим столом из металла. Она отходит в сторону. В эту секунду я перехватываю взгляд ее больших темных глаз и больше не могу отделаться от мысли, что он ее трахает экзотики ради – до, во время и после работы. Он ей осточертел, это я читаю по ее глазам, но поди разбери.

Когда ко мне наконец возвращается дар речи, я говорю, что хотела бы взглянуть на эту студию прямо сейчас. Он смотрит на часы – явная подделка, нужно нажать на кнопку, чтобы они показали время, у Жоржа Массиня похожие, но не такая дешевка, и говорит:

– С удовольствием, это в двух шагах отсюда.

Я сижу напротив него, нога на ногу, специально выставляю их напоказ, но мне становится противно, когда он пялится. Тогда сажусь как положено и натягиваю юбку на колени. Он не глуп, замечает это, так что я наверняка проиграла одно очко. Убить себя готова, когда строю из себя такую.

Он говорит, взяв лист бумаги:

– Назовите ваше имя, моя милочка.

Я отвечаю:

– Жанна Дерамо.

Это девичья фамилия Коньяты.

– Вы из Ниццы?

Я говорю:

– Улица Фредерика Мистраля, дом 38.

Не знаю, есть ли там такая улица, но вообще-то они есть везде. Он говорит себе под нос и записывает: «Учительница». У него плоское золотое обручальное кольцо, загорелые до черноты руки, слишком крупные для его роста. Я робко говорю:

– Вообще-то я живу одна, но мне хотелось бы, чтобы это было совершенно изолированно.

Он смотрит на меня, и тут я понимаю, что отыграла очко. Опускаю глаза, потом поднимаю и улыбаюсь, как дура, глядя на него в упор. Он тут же представляет себе, как трахает меня в этой распрекрасной студии, которую знает как свои пять пальцев, заводится и говорит:

– Не годится жить одной. Особенно такой красивой девушке, как вы.

Короче, он берет у Сюзи ключи, говорит ей, что можно закрывать лавочку, и мы уходим. Не успевает захлопнуться за нами стеклянная дверь, как он хватает меня под руку своими волосатыми пальцами – якобы желая помочь перейти через улицу с таким безумным движением. Поворачиваем, не спеша, сперва на одну улочку, потом на другую, я не мешаю ему молоть языком и нести всякую ахинею. Когда мы подходим к обветшалому дому, где находится студия, которую он собирается мне показать, я понимаю, что дела у него идут из рук вон плохо, что он действительно женат на сестре Лебалека Анне уже больше двадцати лет и у них двое детей, но я напрасно пытаюсь узнать, сколько им лет, он не отвечает, а разглагольствует о своем «Ситроене СХ» с электрическим стеклоподъемником, мы на нем не поехали, потому что это тут рядом. Я стараюсь говорить поменьше, во-первых, чтобы не сделать ошибку в грамматике или еще как-то проколоться, для учительницы это было бы странно, а во-вторых, чем меньше я выболтаю, тем труднее потом будет меня найти.

Студия на четвертом этаже, окнами во двор. Это комната четыре на четыре метра, малюсенькая кухонька, совсем крошечный санузел с душем и унитазом. Все недавно отремонтировано, очень стильно – стены в комнате белые, а в остальных помещениях покрашены красной глянцевой краской, и мебель модерновая. Вполне сносно. Он говорит, что это все – его дизайн, но не верю ни одному его слову. Пока я осматриваю студию, он садится в кресло и закуривает сигарету. Предлагает мне, я благодарю и отказываюсь.

Мы молчим целую вечность, очень тихо, ковер заглушает звук моих шагов, и он, не двигаясь, меня разглядывает. Я смотрю через окно во двор и снова спрашиваю его:

– А сколько лет вашим детям?

Он колеблется только секунду, но этого достаточно, чтобы я поняла, что он врет, и отвечает со смехом:

– Кажется, одному семь, а второму не то тринадцать, не то четырнадцать. Так много работы, даже не замечаешь, как они растут.

Я встаю перед ним, изо всех сил напрягаюсь, чтобы принять задумчивый вид, и говорю:

– Послушайте, месье Туре. Я не могу прямо сейчас принять окончательное решение. Мне нравится. Даже очень. Именно то, что я ищу. Но восемьсот франков в месяц мне не потянуть.

Он исполняет целую арию по поводу того, как я буду сожалеть, если откажусь от его халупы, от блаженства, которое приносят жильцам душ, собственный телефон и электроплита фирмы «Шолтес», которую даже чистить не надо, и – внимание! – огромный платяной шкаф – мечта любой женщины – размером с танцевальный зал. Он вскакивает и открывает этот самый мерзейший шкаф. И вот тут он действительно перестает понимать эту милочку. Совершенно. Я опускаю голову и упрямо повторяю:

– Я не могу прямо сейчас дать окончательный ответ, месье Туре. Может быть, вы покажете мне что-то подешевле?

Он спрашивает, вытаращив глаза:

– Прямо сейчас?

Я говорю, мол, нет, в другой раз, я приеду снова.

Он вздыхает и говорит:

– Как угодно.