Убийственное лето

И идет мне навстречу. Сердце колотится еще сильнее, чем при виде Туре, потому что я уже понимаю, что из них двоих я должна буду иметь дело именно с этим, с ним общаться мне будет легче. Он высокий – наверное, даже выше Пинг-Понга, грузный, волосы с проседью. Без пиджака и в развязанном галстуке. У него тоже голубые глаза, похожие на мои, но я знаю, что это не имеет никакого значения, у меня глаза точно, как у матери, тут даже спорить нечего. Я говорю, и голос срывается:

– Месье Лебалек? Простите. Я, вероятно, буду снимать студию у вашего свояка. Я учительница.

Он ждет продолжения, и я делаю усилие, чтобы смотреть ему прямо в глаза, и стараюсь проглотить огромный ком, застрявший в горле. Это он вел грузовик. На нем была теплая куртка. Если мама правильно его описала, ему сейчас должно быть лет пятьдесят. Я говорю:

– Хотела узнать, сколько будет стоить, если я закажу у вас стеллажи для книг? У меня их целая тонна.

Он сначала удивленно поднимает брови, потом понимает, что тонна – это преувеличение, и отвечает:

– Но я не столяр. Все, что могу, – это продать вам материал для стеллажей.

Мы молчим оба лет эдак сто, я делаю вид, что очень расстроена. Наконец он говорит:

– Подождите, я вам кое-кого порекомендую.

Возвращается в свой застекленный кабинет, а я иду следом за ним. И от его походки, и от лица исходит врожденное спокойствие, которое должно вселять уверенность в окружающих. Я знаю, что именно он первым ударил мать. В тот день из троих он был, наверное, самым спокойным. И ударил ее спокойно, я ничуть не сомневаюсь, но следы как раз от его удара заживали очень долго.

Он дает мне визитную карточку лесопильни, на обороте которой старательным почерком ученика начальной школы фломастером написан адрес. Я и то пишу лучше. Руки у него еще грубее, чем у Туре, но пропорциональны росту. Золотое обручальное кольцо так впилось в палец, что вокруг набухла кожа, теперь его ни за что не снимешь. Он спрашивает:

– Это какая студия?

Я говорю:

– На улице д’Юбак.

Мне очень трудно смотреть ему в лицо, потому что у него безмятежные и совсем не злые глаза. У Туре жесткий и пронзительный взгляд, даже когда он напускает на себя вид славного малого, который уступает за бесценок встроенные шкафы, о которых могут только мечтать такие дерьмовые училки, как я. Лебалек кивает и говорит:

– Да, знаю. Но полок там можно разместить немного. Лучше купите готовые в универмаге «Новые галереи».

При этом он перемещает свое огромное тело к двери, давая понять, что мне пора уходить. Но если я не желаю чего-то понимать, то это может продолжаться сколько угодно, пусть даже на улице меня ждет такси. Я поглядываю на свои накладные ногти и, прислонившись задом к столу, говорю с занудным видом:

– Вообще-то это еще не наверняка, что я ее сниму. Я уже сказала вашему родственнику, что для меня дороговато.

Ему, понятное дело, на это нечего возразить, но он отвечает:

– Это его студия, с ним и разбирайтесь. Чем меньше я встреваю в дела моего свояка, тем спокойнее живу.

Теперь он направляется в цех, а я за ним по пятам.

Во дворе я протягиваю ему руку, он ее пожимает. Я говорю:

– В любом случае, спасибо.

Он спрашивает:

– Сколько вам лет?

Я прибавляю себе два года. Он говорит:

– И вы уже работаете учительницей?

Я читаю по его глазам, что я так же похожа на учительницу, как он на папу римского. Я секунду размышляю и говорю с многозначительной улыбкой:

– Приходите делать мне полки, сами увидите.

Я держусь достаточно уверенно, чтобы он не усомнился, что я говорю правду, но при этом я – типичная Эль, пусть подумает кое о чем. Иду к воротам. Глаза слепит заходящее солнце. В последний момент непроизвольно оборачиваюсь, он стоит на том же месте, высокий и массивный, и смотрит на меня, и я знаю, ведь я настырная, что все будет именно так, как я постоянно, изо дня в день себе представляла в течение пяти лет. Он смотрит на меня.

Старичок-таксист открывает мне дверь машины, не ругает, что долго. По дороге сюда он начал перечислять мне всех местных крестьян, которые, мол, рвут на себе волосы из-за засухи, теперь он продолжает дальше по списку. На моих часах восемь двадцать, на его приборной панели – восемь двадцать пять. Я чувствую, что во мне стихает какая-то боль. Поудобнее устраиваюсь на сиденье. Вижу, как мимо проносятся поля. Говорю:

– Ваши часы спешат.

Он отвечает:

– Нет, это ваши отстают.

Я довольна. Пусть говорит, что хочет.

Горе Луковое ждет меня не на террасе и не в кафе «Ле-Провансаль», а прямо на улице. Она с прошлого года ходит взад-вперед по тротуару, и прохожие, скорее всего, принимают ее за проститутку. Она старается не выпускать из виду свою машину, боится, что ее украдут. Как я и думала, напялила свою ярко-желтую плиссированную юбку и прозрачную блузку с дурацкой отделкой, которая совсем сюда не подходит, белокурые волосы собрала в большой пучок и перевязала желтым бархатным бантом. Клянусь, если бы она попалась на глаза продавцу птиц, он точно засадил бы ее в клетку.