Убийственное лето

Потом мы пошли вдвоем взглянуть на «делайе». Она еще была не на ходу, но ждать оставалось недолго. В начале июля мне пришла в голову мысль переставить на нее мотор от «ягуара», который достался мне после аварии за перевалом. До этого я выточил на фрезерном станке по меньшей мере полсотни деталей за восемь месяцев. Каждую из них переделывал по два-три раза. Только мой шеф и Тессари могут понять, что это за адский труд. В результате оказалось, что мотор «ягуара» вовсе не стоил того, чтобы я столько ломал голову, пытаясь закрепить его. Тессари мне сразу сказал, еще до того, как я сам все разломал, что я трачу время впустую. У него глаз-алмаз. Он тогда пришел помочь мне снять мотор с «ягуара» и помог, раз пришел, но, по сути, оказался прав. Вообще жуткая история. Они погибли все трое на месте, но даже если бы водитель проскочил тот поворот и не свалился в пропасть, все равно через несколько километров двигатель разлетелся бы на куски. Шатунные вкладыши полностью износились.

Я хорошенько надраил «делайе», она осталась бежевой, как и была, внутри и снаружи, и на Эль произвела впечатление. Разумеется, она не сказала ничего больше, чем обычное «черт возьми», но я понял по ее глазам, что машина ей нравится. Она потрогала приборную панель из красного дерева, кожу на сиденьях и прошептала:

– «Делайе».

Посмотрела на меня с тем выражением, которое я любил, – наивным, нежным и одновременно серьезным – и сказала:

– А ты классный муж, если хочешь знать.

Мы пробыли там минут десять, она расспрашивала, откуда у меня такая тачка. Мне, кстати, говорили, что раньше она принадлежала одному из министров бывшей республики[68], но поди теперь узнай, кому именно. Потом спустилась Жюльетта, и пришел Генрих Четвертый.

Мы выпили аперитив и поужинали с ними. Я удивился, что Жюльетта разговаривает с Эль милым и спокойным тоном, словно они закадычные подруги. Потом мы сыграли вчетвером в белот, я уже говорил, что Эль хорошо играет – она запоминает все сброшенные карты, и еще до одиннадцати мы выиграли у них сто пятьдесят франков. Чуть позже подошел Микки. Мы все сидели на деревянных ступеньках у дома, и, чтобы доставить удовольствие шефу, я выкурил его сигару. Потрясающая штука! И вообще потрясающе – сидеть вот так, на деревянных ступеньках летней ночью, когда твой голос звучит по-особенному, потому что Эль рядом, положила голову тебе на плечо, а ты думаешь: «Может быть, я ее и не потеряю. Нет, она действительно меня любит, именно меня и никого, кроме меня». И предвкушать, как вы будете медленно возвращаться домой по заснувшей деревне, Микки впереди будет бросать на дорогу камешки, словно отмечая вехи своей жизни, а Эль рядом с тобой, и ты чувствуешь под платьем нежное тепло ее тела.

Это было 18 июля, в воскресенье вечером. Я ее потерял в среду 28-го. Наш брак продолжался одиннадцать дней, включая день свадьбы. А потом я сделал то, чего нельзя было делать. Нужно было терпеть и мучиться молча. А я всюду ходил, везде задавал вопросы, стараясь найти ее. Я был смешон. Я нашел ее в пятницу, 6 августа. Я взял отцовское ружье. Самозарядный «ремингтон», вместимость магазина – два патрона, по одному в каждом стволе, калибр 280. Прошлой зимой я убил из него двух кабанов. Я пришел в мастерскую, чтобы подпилить ствол. Я вспоминал тот воскресный вечер, когда я курил сигару, прижимая к себе свою любовь.

Уехать в отпуск в разгар лета было невозможно. Мы с Генрихом Четвертым решили, что я возьму две недели в конце сентября, когда полчища курортников двинутся назад в города, а также, что для меня немаловажно, прекратится засуха и связанные с ней пожары. С начала июля я не провел дома и трех ночей подряд.

Я сказал Эль, что тогда мы поедем в свадебное путешествие на безупречной «делайе», именно так, как я и мечтал. Мы еще не выбрали, куда именно, в Италию или Швейцарию. Я видел, что ее это не интересует. Она отвечала:

– Как хочешь.

Мне бы хотелось в Южную Италию или Меццоджорно, как называл ее мой отец, и увидеть те места, откуда он родом – Пескопагано[69], в ста километрах южнее Неаполя. Я искал это название на карте автомобильных дорог, оно было напечатано таким же крошечным шрифтом, как, скажем, наши Баррем или Антрево. Думаю, я легко нашел бы там родственников, которые про нас вообще ничего не знают, детей сестер, оставшихся в Италии. В 1960-е годы мы еще получали рождественские открытки, подписанные целой кучей имен: Пеппино, Альфредо, Джорджа, Джамбатиста, Антонио, Витторио. Коньята отклеивала марки на пару́ для коллекции своего деверя из Марселя. Но Эль поводила левым плечом, даже не слушая, ее это совсем не интересовало. В любом случае до сентября еще нужно было дожить. В отличие от меня она знала, что мы никуда не поедем, сегодня я это понимаю.