Убийственное лето

Вечером, около семи, она была во дворе в джинсах и поло, играла в шары с Бу-Бу. Я подошел. Она мило мне улыбнулась, но из-за распухшей щеки выглядело это ужасно. Она сказала мне:

– Да, играть со мной в паре ты решишься еще не скоро. Пока что я полный профан.

Она отряхнула пыль с рук и позволила поцеловать себя, прошептав:

– Осторожно, ужасно больно, когда прикасаешься.

Потом вернулась к шарам, и я сыграл с ними партию. Мы реже, чем обычно, встречались глазами, только и всего.

В ту ночь она вернулась в нашу комнату, и мы долго неподвижно лежали рядом в темноте. Она начала плакать, почти беззвучно. Я сказал ей очень искренне:

– Обещаю, что больше никогда не подниму на тебя руку, что бы ни случилось.

Она ответила, вытирая слезы простыней:

– Я хотела остаться с тобой. Все внушали мне, что ты меня бросишь, когда перестанешь меня хотеть. Все из-за этого.

Мы говорили шепотом. Ее голос было трудно отличить от дыхания, я с трудом разбирал слова. Я сказал, что мне все равно, что у нас не будет ребенка, наоборот, я его не хотел, по крайней мере, так скоро. Но я боюсь, что она от меня что-то или кого-то скрывает, и от этого просто схожу с ума. Она снова замолчала, может быть, на минуту, а может, и больше. Потом обхватила меня руками в темноте, легла здоровой щекой мне на грудь и прошептала:

– Если я что-то и скрываю от тебя, то это вовсе не то, что ты думаешь. Это не имеет к тебе никакого отношения, но я пока не могу ничего рассказать. Через несколько дней я все улажу. И если нужно будет, скажу тебе.

Она почувствовала, что я тяну руку, чтобы зажечь лампу на столике у кровати, удержала ее и сказала:

– Не надо, пожалуйста.

Я спросил в темноте, касается ли эта проблема ее здоровья, это первое, что пришло мне в голову, или ее ссоры с отцом, но она прошептала:

– Прошу тебя, не задавай мне вопросов. Я ведь тебя люблю.

Я думаю, что я, в общем-то, такой же, как и все остальные люди, а мы ведь – странные существа. Даже если она ждала каких-то результатов, надеясь «все узнать» – касалось это анализа крови, или проверки на злокачественную опухоль, или еще чего похуже, – все равно, я почувствовал, что у меня гора свалилась с плеч. Да, гордиться тут нечем, но это чистая правда. Я словно освободился и шепнул:

– Хорошо.

И поцеловал ее в голову. Я накануне не выспался, поэтому заснул мгновенно.

Мать разбудила меня еще до рассвета. Она сказала, что у дома стоит красный пожарный «рено» и что Масар ждет меня. Выше Грасса опять вспыхнули пожары. Я второпях оделся, и мы уехали. Вечером из машины, принадлежащей префектуре, я смог дозвониться до Генриха Четвертого и предупредил, что сегодня не вернусь, огонь перекинулся на много километров ниже. Он сказал, что пожар показывали по телевизору и чтобы я там поостерегся.

В деревню я вернулся в субботу вечером, около полуночи, меня опять подбросил Масар. Эль не отходила от меня, пока я мылся в душе рядом с родником. На скуле у нее еще проступал синяк, но он уже пожелтел и почти сливался с ее загорелой кожей. А может быть, она его замазала тональным кремом, не знаю. Мне она показалось грустной, но она сказала:

– Я переживаю. А потом, я всегда такая, когда наступает ночь.

Весь день солнце палило, как в Африке, воздух был горячий и сухой, но после пекла, из которого я вырвался, дышалось легко и бодряще. Она была в красном бикини, которое я подарил ей на день рождения, кстати, без особой радости, потому что этот крошечный кусочек ткани больше выявлял, чем скрывал, но в тот вечер он только усиливал мое желание и нетерпение. Я попросил ее зайти за занавеску в душ, как она это делала раньше, но она только быстро облилась водой и сразу же вышла.

Мы ужинали во дворе, братья были тоже в купальных шортах, а мать приготовила поленту. Из-за жары есть никому не хотелось. Но зато мы даже не успевали выпить, как снова наполняли стаканы, и мне пришлось останавливать Микки – у него завтра гонка. Он говорил:

– Если напьюсь, буду ехать быстрее.

На самом деле он был действительно готов к гонке, был уверен, что выиграет. На трассе есть приличная горка, Микки на подъеме не особенно силен, но он не сомневался, что в каждом из двадцати кругов нагонит лидеров на спуске и сперва сделает вид, будто рвется вперед, чтобы они выдохлись, а потом, за пятьдесят метров до финиша, вылетит, как пробка от шампанского. В конце концов мы ему поверили, и нам всем стало хорошо. Пока меня не было, мать, похоже, объяснилась с Эль, и видимо, кончилось все мирно, потому что она говорила с ней тем же тоном, что Коньята, и называла «малышкой». Даже сделав ей замечание, что бикини не прикрывает и половину того, чем ее наградил Господь, она засмеялась и добродушно шлепнула ее по попе.