Убийственное лето

Уже ночью мы еще немного посидели во дворе за столом, с которого Эль, как это ни странно, помогала убрать посуду. Микки с Бу-Бу говорили о Мерксе, Бу-Бу все время уверяет, что его господство подошло к концу и скоро взойдет звезда Мартенса[72], – короче, целая эпопея. Она сидела рядом со мной, я обнимал ее за талию. Кожа у нее была обжигающе горячей. В какой-то момент она вступила в разговор, попросила, чтобы ей объяснили, кто такой Фаусто Коппи, потому что мы с Бу-Бу, наверное, из сентиментальности, в память об отце, никогда не упускаем возможности подразнить Микки на этот счет, утверждая, что это самый великий гонщик. Микки, как обычно, ринулся перечислять все победы Эдди Меркса, начиная с первых любительских соревнований. Никто не стал возражать, иначе это заняло бы добрых четыре часа, и мы пошли наверх ложиться.

В ту ночь я последний раз любил Эль. Но что-то уже надломилось. Я, конечно, тогда еще этого не знал, думал, что мы только недавно с ней ссорились, и ей нужно забыть о том, что я ее ударил. Она стонала в моих объятиях, послушно выполняла все, что я хотел, но я чувствовал, что она встревожена и о чем-то думает, а когда наконец она испытала наслаждение, пройдя через длинный-длинный тоннель, она не кричала и не стонала громче, просто прижала мокрое лицо к моему плечу, с грустной, почти детской нежностью обвила меня рукой за шею, будто знала наверняка, что это последний раз.

На следующий день в Дине мы пообедали в ресторане на бульваре Гассенди, Микки уже ушел на сбор участников за час до начала гонки. Кроме меня и Эль, поехали Бу-Бу, Жоржетта и ее десятилетний братишка, фанат Пулидора. Мы сидели у окна и видели, как у металлических заграждений вдоль тротуаров начинают собираться люди. Было много рекламных растяжек, и болельщики расхаживали в бумажных шляпах с именем местного гонщика Тарраци. В открытые двери долетали голоса и звуки фанфар.

Эль надела свое летнее белое платье. Следы от моих ударов уже прошли. Казалось, она довольна всем – тем, что сидит здесь, что Бу-Бу подшучивает над ней, а в свое оправдание говорит, что она самая красивая, довольна даже тем, что спорит с братишкой Жоржетты.

Я оставил их доедать десерт, а сам пошел подбодрить Микки перед стартом. Последний раз проверил его велосипед и запасные колеса в машине сопровождения. При выстреле из стартового пистолета он в позе танцовщицы[73] вклинился в пелетон[74]. Я мгновение провожал взглядом его красно-белую майку, потом вернулся в ресторан, пробравшись сквозь толпу на бульваре. Я едва успел проглотить мороженое, как объявили финиш первого круга и первого спринта[75].

Мы с Бу-Бу выскочили на тротуар и увидели, что Микки идет в основной группе рядом с Дефиделем, одним типом с Майорки и тулонцем, победителем гонки в Пюже-Тенье две недели назад. Держится он весьма уверенно. Бу-Бу был разочарован, что он не попытался выиграть первый спринт, но я сказал, что осталось еще девятнадцать и в любом случае самый важный – последний.

Им понадобилось около десяти минут, чтобы пройти один круг. Когда заканчивался второй – мы еще сидели за столом. Мы снова с Бу-Бу начали локтями расталкивать толпу, чтобы пробраться к барьерам. Микки по-прежнему шел за спинами этих трех парней, легко крутил педали, руки на руле – в верхнем хвате. По крайней мере, пока не видно было обычной гримасы, которая появляется у него на физиономии после тяжелого подъема. Я сказал Бу-Бу:

– Вот увидишь, мы выиграем.

И повторил это Эль, когда вернулся в зал. Она ответила:

– Я очень хочу.

Вижу, как сейчас, ее лицо. Оно было не таким, каким я увидел его в «Динь-доне» меньше трех месяцев назад, на то было немало причин, но все равно я опять почувствовал что-то прежнее. Мне трудно это объяснить. В ней снова появилось то, что я больше всего люблю в детях. Они смотрят на вас взглядом, в котором нет ни корысти, ни страха – они заранее понимают, кто вы и что вы их любите. А вообще-то, им это неважно. А может быть, в ее глазах я снова превратился в того, с кем она впервые танцевала майским днем в воскресенье. Не знаю. Теперь я стал что-то понимать, но далеко не все.