Убийственное лето

Она чуть тряхнула копной темных волос и произнесла совершенно чужим голосом:

– У меня болит затылок. Болит.

Я вывел ее из толпы, она послушно пошла за мной на боковую улочку, где мы присели на ступеньку у входа в какое-то здание. Я сказал ей:

– Сиди спокойно. Не шевелись.

Она повторила:

– У меня болит затылок.

У нее на лице залегли две глубокие складки, которых я у нее раньше не видел, – от крыльев носа к уголкам нижней губы, глаза были огромные и пустые, совершенно безжизненные. Она словно оцепенела.

Я прижал ее к себе, долго обнимал. С площади доносились крики – финишировали гонщики. Я слышал рев громкоговорителей. Но в то же время ничего не слышал. Я боялся пошевелиться, что-то сделать, я чувствовал, что она совершенно недвижима и где-то далеко отсюда. Она дышала ртом, как обычно, когда сильно волновалась, но сейчас все было иначе, она была спокойна, смотрела прямо перед собой, но ничего не видела и равномерно, почти естественно дышала ртом.

Когда она наконец пошевелилась и отстранилась от меня, она прошептала:

– Теперь хорошо. Хорошо.

Я не хотел сразу же ее расспрашивать, что произошло, а только помог ей подняться. Стряхнул пыль с платья. Спросил, не хочет ли она пить. Она знаком показала, что нет. Посмотрела на меня. Я увидел, как снова в ее светлых глазах собираются слезы. Потом она взяла меня за руку, и мы вернулись в толпу.

Гонка закончилась, Микки выиграл. Жоржетта и ее братишка прыгали от радости, сжав кулаки и истошно вопя. Они были так счастливы, что не обратили на нас внимания. Бу-Бу с облегчением улыбнулся, увидев, что Эль идет со мной. Он сказал мне позже:

– Микки хочет, чтобы ты знал, что Спалетто – человек слова.

Я пошел поговорить с владельцем магазина, который должен был вручить победителю гоночный велосипед. Он завел меня в кафе и на месте отсчитал восемьсот франков. Потолкавшись в давке, я нашел Спалетто и поделился с ним. Эль и Бу-Бу, как тени, следовали за мной. Я видел, что время от времени ее бьет дрожь, но казалось, она довольна, что Микки выиграл, она улыбалась, когда слышала из громкоговорителей имя Монтеччари. Бу-Бу держал ее за руку, как я раньше. Он тоже выглядел довольным, но я-то знаю своих братьев, он переживал именно из-за нее.

Мы вернулись в деревню на «Ситроене DS» шефа, но без Микки – организаторы пригласили его на ужин, Жоржетта, само собой, осталась с ним. По дороге мы говорили только о гонке. Я высадил ее братишку в городе перед домом, и мы двинулись к подъему на перевал уже втроем, и тут она попросила остановить, ее рвало. Я отвел ее к склону, но она рукой показала, чтобы я отошел. Я вернулся к машине и сказал Бу-Бу:

– Наверняка перегрелась на солнце.

Он кивнул, соглашаясь, но ничего не ответил.

Она вернулась в машину, как-то сразу осунувшись, и не произнесла ни слова. Только пошевелила рукой, показывая, что можно ехать дальше, ей не терпелось как можно скорее вернуться домой.

Когда мы подъехали к воротам, она прошептала:

– Нет. К маме.

Я почувствовал и Бу-Бу тоже, что больше она не может ничего сказать, иначе ее снова вырвет, или она потеряет сознание, или еще что-то. Я пересек деревню. На террасе Брошара еще сидели люди. Я въехал во двор Евы Браун, и, когда остановился у двери в дом, нам в лицо ударило ослепительное солнце, показавшееся между двух горных хребтов. Я помог ей выйти. Когда мать увидела ее, она ничего не сказала, но кровь отлила от ее лица.

В кухне Эль очень долго неподвижно сидела на коленях у Евы Браун, не произнеся ни слова. Старик наверху кричал как помешанный, и я тоже закричал снизу, чтобы он заткнулся. Бу-Бу взял меня за руку и сказал:

– Давай поедем.

Я отстранил его и склонился над Эль, она обхватила обеими руками шею матери. Я сказал ей:

– Элиана, поговори со мной. Прошу тебя. Поговори со мной.

Она ничего не ответила, не шелохнулась. Волосы полностью закрывали ей лицо. Ева Браун сказала мне своим спокойным голосом с акцентом бошей:

– Ваш брат прав, оставьте ее здесь на ночь.

Короче, вот как все было. Да, примерно так. А кто может точно сказать, как все бывает? Ведь видишь лишь себя одного. Я не видел ее лица. Я так старался его разглядеть, что не помню ни лица ее матери, ни лица Бу-Бу. Мне казалось, что и мать, и Бу-Бу настроены против меня, потому что несколько дней назад я ее побил. Не знаю. Мне казалось, что и Эль, и они, и весь мир отвернулись от меня, что я совсем один и не могу докричаться, чтобы меня услышали. Я сказал Еве Браун:

– Поговорим завтра.

Очень нежно коснулся волос Эль и вышел.

Я все время просидел один во дворе, пока не вернулся Микки. Его подвезли прямо к воротам. Я окрикнул его, когда он шел к дому, и он сел рядом. Я описал ему, что произошло. Он сказал мне:

– Она расстроена после ссоры с отцом. А потом еще вы поругались. И солнце весь день палило. Асфальт плавился, я-то знаю, что говорю.

Я спросил, как прошел ужин. Он ответил, что неплохо. Многие советовали ему перейти в профессионалы. Он сказал:

– У меня еще есть целое лето на раздумья.

Вообще-то он явно не хотел говорить о себе.