Убийственное лето

Мы пообедали с Евой Браун и Эль. Она проводила меня до ворот. Мы мало говорили в присутствии матери. Она шла медленно, обняв меня за талию, казалась нежной и очень милой. Мне не хотелось портить эти минуты, я решил, что потом расспрошу ее, что же все-таки произошло накануне, за ту вечность, пока ее не было со мной.

Я опять работал хуже некуда, потому что время не двигалось, а я сгорал от нетерпения. Потом наконец помылся и переоделся в глубине мастерской и уже собрался уходить, как позвонили из казармы и передали, что Ренуччи заедет за мной, что над Грассом опять вспыхнули очаги пожаров. Я закрыл рот рукой, чтобы не закричать от поднявшейся во мне ярости. Сказал:

– Хорошо. Понятно.

И повесил трубку.

Я помчался к Еве Браун, но Эль уже там не было, она ждала меня дома. Она сидела в кухне с Бу-Бу и Коньятой. Они играли в рами. Она надела джинсы и слишком просторную для нее футболку, где на красном фоне была напечатана ее фотография. Она шпильками собрала волосы в узел на затылке, но по-прежнему была не накрашена. В таком виде мне она казалась восхитительной, и тем более было обидно, что я должен с ней расстаться.

Она поднялась со мной в комнату. Пока я собирался, она сказала:

– Я не хочу, чтобы ты уехал и беспокоился обо мне. Мне сегодня лучше.

Я спросил у нее, что она делала накануне в Дине в течение почти полутора часов. Она ответила:

– Ничего. Мне показалось, что я сейчас упаду в обморок прямо в толпе, а может быть, это жара подействовала. Мне вдруг захотелось вырваться оттуда. А потом так дико заболела голова, что я просто больше не понимала, где я. Наверное, слишком долго пробыла на солнцепеке.

Она смотрела мне прямо в глаза и, казалось, говорила искренне. Разве что я никогда не слышал, чтобы она произносила столько слов за один раз. Я сказал:

– Да. Так обычно начинается тепловой удар. Ты должна была закрыть голову от солнца.

Выходя из комнаты, я поцеловал в губы сперва ее, а потом ее фото у нее на футболке. Она засмеялась. Щекой под тканью я почувствовал ее голые груди. Я хотел поцеловать и их, задрав футболку, но она отстранилась. Пытаясь смягчить резкость этого жеста, она сказала:

– Ну пожалуйста, будет очень обидно, если мне придется кончать в одиночестве.

Это было вполне в ее духе, но не знаю почему, когда я уходил, я чувствовал себя совершенно несчастным.

На высоте больше тысячи метров, между реками Луп и Эстерон полыхали холмы. Поблизости не было доступных дорог, не было водоемов, сплошной огонь. Самая ужасная смена за все лето. Вызвали армию, они в конце концов научились выполнять работу, которой не были обучены, но на самом деле в конечном счете мы рассчитывали только на пожарные самолеты, которые летали взад-вперед над Маврскими горами. Мы не смогли спасти и четверти того, что пожелал уничтожить огонь.

Я вернулся в деревню в ночь на вторник. Мне открыла мать в своей полотняной ночной рубашке, она побыла со мной, пока я мылся на кухне, и приготовила поесть. Она сказала, что Эль не произнесла и десяти фраз за день, но вела себя нормально. Просто как будто отсутствовала. Была где-то далеко. Раскладывала пасьянс у нас в комнате. Помогла погладить белье. Не очень хорошо. Гладить она не умеет. Она не ложились спать, ждала меня до полуночи. Я сказал матери:

– Что ты об этом думаешь?

Она пожала плечами, показывая, что не знает. Она сказала мне:

– Понять ее невозможно. Вчера днем, пока ты был на работе, она захотела пойти со мной на могилу твоего отца. Пробыла там со мной минуту, а может, и того меньше, и ушла.

Я ответил:

– Она хотела сделать тебе приятное, но как-то говорила мне, что не выносит кладбищ.

Когда я тихонько зашел к нам в комнату, Эль спала глубоким сном. Она лежала на своей половине, ближе к двери. Она не могла спать на том боку, где сердце. Я посмотрел на нее при свете лампы из коридора. Ее лицо во сне было совсем не похоже на дневное. У нее были круглые детские щечки, пухлые губы. Она дышала так беззвучно, что мне пришлось наклониться, чтобы услышать. Она скинула с себя простыню и лежала голой, поджав ноги, левая рука зажата между бедрами. Она была красивой и трогательной. Я слегка прикоснулся кончиками пальцев к короткому, вьющемуся пушку внизу живота. Я чуть было не разбудил ее, чтобы любить, но не посмел. Сразу же закрыл дверь, лег рядом и тогда подумал, что никогда не хожу на могилу к отцу, и сразу же заснул.

Когда я открыл глаза, было уже поздно, но я все равно не выспался, мне снились какие-то неприятные сны, но какие, совершенно не помню. Я никогда не запоминаю свои сны, единственное, что могу сказать, хорошие они были или плохие. Эль в кровати уже не было. Я посмотрел в окно и увидел, что она в красном бикини и в очках лежит на животе возле родника и читает старый журнал, откопанный где-то в сарае. Я крикнул:

– Все нормально?

Она подняла голову, прикрыв одной рукой грудь, и ответила:

– Ага.

Я взял кружку кофе и присел рядом с ней. Она лежала на пляжном полотенце. Я сказал:

– Ты считаешь, что недостаточно загорела?

Она объяснила, что хочет оставаться загорелой всю зиму.

– Я загораю впрок.