Убийственное лето

Мы долго молчали, сидя бок о бок, потом он пошел на кухню и принес бутылку и два стакана. Пока мы пили, он сказал:

– Я не знаю, что именно ее беспокоит, но придет время, и она все тебе расскажет. Но я точно уверен, что с тех пор, как она с тобой, ей не в чем себя упрекнуть.

Я сделал вид, что не понимаю, хотя прекрасно все понял, он думал о том же, что и я, – и тогда он объяснил:

– Допустим, до тебя она с кем-то встречалась, и он не хочет отпустить ее, угрожает или что-то в таком духе. Так бывает. Почитай газеты.

Я сказал ему:

– Но, если ей угрожают, почему она не расскажет мне?

Он ответил:

– А если угрожают расправиться с тобой?

Он сказал это как само собой разумеющееся. Я никогда с такой стороны об этом не думал. Я все сильнее и сильнее подозревал ее в том, что она виделась – или ее заставили увидеться – с кем-то, с кем «она встречалась до меня», но я-то полагал, что она пошла к нему оттого, что в ней еще были живы какие-то остатки чувств, что она хотела облегчить свою боль.

Я встал, походил в темноте по двору и сказал Микки:

– Тогда выходит, что днем она встречалась с этим типом в Дине. И в прошлый вторник, когда якобы ходила по магазинам. Наверное, он живет в Дине.

С гор спускалась прохлада, а мой лоб покрылся испариной. Микки сказал мне:

– Послушай, это всего лишь догадки, не больше. Кончай изводить себя. Если бы ты так не психовал, она поговорила бы с тобой гораздо раньше. А ты вместо этого ее отдубасил.

Невероятно, чтобы этот сопляк Микки так говорил со мной, но он был прав. Я уже мечтал, чтобы наступило завтра, и я бы обнял ее, сказал, что она может мне доверять, что я больше не буду злиться.

Я плохо различал лицо Микки, он сидел на каменной скамейке возле двери, а значит, и он не видел моего лица. Я сказал:

– Бедный Микки, хватит! В кои-то веки ты выиграл, а тебя никто не чествует. Мы все должны были бы праздновать сейчас твою победу, а вместо этого…

Никогда не угадаете, что он мне ответил. Он сказал:

– У меня, кстати, налито. А гонки я выиграю еще много раз.

Я снова спал мало и плохо. Если этим моим недосыпом в конце июля и начале августа можно хоть как-то объяснить то, что произошло, я не против. Утром я посмотрел на свое лицо в зеркале шкафа. Вы меня видите, я не красавец и не урод, но полноват, слишком много вешу и ругаю себя за это. Я решил не ходить к Эль, к ее матери раньше двенадцати или часа дня. Я хотел прийти, когда она отдохнет, поговорить с ней спокойно, ободрить. И вот на меня из зеркала смотрел ее муж. Ему за тридцать, груда мышц и жира, восемьдесят семь килограммов чистого веса, и нет сомнения в том, что они вряд ли вызовут у нее одобрение. Я хорошенько помылся и побрился, взял с собой чистые брюки и рубашку, чтобы не являться к ней в рабочем комбинезоне.

В мастерской я постарался выполнить всю работу, насколько это было возможно при сумбуре, творящемся у меня в голове. Около десяти подъехал Микки, он вез в город партию леса и остановился заправиться. Мы пошли выпить кофе к Брошару. Мы почти все время молчали, только перекинулись парой фраз – что жарко и что зря отштукатурили церковь, она выглядела лучше, когда на ней был заметен налет времени. Я знал, что он специально поменял маршрут, чтобы заехать ко мне, и что ему еще достанется за это от Ферральдо. Такой уж он, наш Микки, без царя в голове, но в беде не бросит.

Когда я приехал к дому ее родителей, Эль сидела на плите от разломанной стены в глубине двора, на ней было платье в красную полоску, которого я раньше не видел, наверное, откопала где-то в шкафу. Она сидела, как забытая в углу кукла, – уставившись в землю, руки безжизненно повисли вдоль тела. Услышав мои шаги по гравию, она повернула голову, широко улыбнулась, словно вся как-то расслабилась, и бросилась мне навстречу. Она кинулась мне в объятия и сказала:

– Знаешь, я ждала тебя. Я жду тебя уже, уже…

Но она не могла сказать, сколько времени она меня ждет. Я засмеялся, был счастлив. Она подняла ко мне свое лицо без косметики, без туши, совсем чистое, подняла ко мне свое лицо и сказала:

– Я тебя обижала. Прости меня за все, разом. Я не виновата.

Я засмеялся. Она сказала:

– Идем. Мама нас покормит. Ты увидишь, она очень вкусно готовит.

Я и без того это прекрасно знал, я уже много раз обедал у Евы Браун. И то, что она это сейчас сказала, произвело на меня ужасающее впечатление.

Она за руку привела меня на кухню. Сказала, понизив голос:

– Мама сейчас наверху с папой. Понимаешь, он ведь болен.

Она увидела, что я похолодел, и внезапно, в ту же секунду, снова превратилась в Эль, которую я знал. Все было именно так, как я рассказываю. Она произнесла:

– Понятно, ты думаешь, что я рехнулась.

Улыбка пропала. Разочарованный вид. Она мне сказала:

– Ты ошибаешься.

Вытащила из шкафа бутылку аперитива – дешевый вермут, налила мне стакан. Я спросил:

– Ты вернешься вечером?

Она несколько раз кивнула. Села напротив, подперев руками подбородок, и сказала чуть веселее:

– Ведь мы женаты. Тебе от меня не избавиться, понимаешь?

Мне всегда нравилось ее лицо без косметики. В тот момент я любил ее больше всех на свете, больше жизни.