Убийство русалки

Это Торвальдсен предложил ему отрастить усы. «Сделай что-нибудь со своей внешностью, чтобы каменщикам было за что зацепиться через сто лет», — сказал Торвальдсен, стоя в облаке известковой и мраморной пыли. Торвальдсен считал, что, чтобы стать знаменитым, нужно иметь узнаваемый профиль, который легко воспроизвести на холсте или в камне. Красивые усы, кустистые брови, очки. Сейчас есть только нос, сказал Торвальдсен. И он выглядел скорее комично, чем мужественно. Ханс Кристиан еще думал о том, чтобы купить высокую шляпу, чтобы быть похожим на мелкого буржуа.

«Безумие», — снова подумал он, имея в виду на этот раз свое собственное безумие. Вечная игра с мыслями о собственной славе.

Он должен думать не о себе, а об Анне и причудливых стихах заключенного.

— Девушка в бочке, другая в купальнях.

Безумец в арестантской что-то знал. Он что-то услышал или, может быть, подслушал, выполняя свою грязную работу по опустошению отхожих мест, или услышал разговор в трактире или на углу улицы, где убийца хвастался своими преступлениями. Откуда иначе он мог узнать о таком?

Он объяснил это Молли перед тем, как они расстались. Нужно было поговорить с надзирателями, получить доступ в арестантскую и понять, что имел в виду тот арестант. Молли не понравилась эта идея. По ее мнению, это была потеря времени. Как бежать за оторвавшимся осенним листком. Вместо этого лучше было искать вторую пропавшую женщину, хотя она и понимала, что это невозможно. За три дня, пока она искала Анну, она услышала много историй о разыскиваемых женщинах, которые уезжали, исчезали, садились на пароходы в Швецию или поступали в услужение к купцу или кузнецу, никому не сказав об этом. Их искали по несколько дней, а то и недель. А иногда так и не находили. Наконец Молли сдалась и приняла план Ханса Кристиана, и они договорились встретиться в девять часов у Суда.

Ханс Кристиан шел по улице. В канале крякали утки. Город начинал просыпаться. Погода была хорошая, небо голубое, как сталь. Он плохо спал, ворочаясь в жесткой кровати под бесконечно звучавший в его голове стих золотаря: «Ах, я верю, что стражи из мочи короля. И топор просвистел, мою смерть зря суля».

Эти слова не давали ему уснуть. Слова про топор, сметающий всё: лицо, нос, голову.

Позади раздался шум. Мимо проехала повозка. Это королевский экипаж — с двумя возницами высоко на козлах и еще одной лошадью сзади.

В окне экипажа он видит принцессу Вильгельмину, напудренную женщину с круглым и злым лицом. Ей есть на что злиться, если верить всем слухам об изменах ее мужа. Поговаривают, что он с ней разъехался и что принца Фредерика выслали из страны. Люди знают все о королевском доме, им нравятся сплетни.

Он обогнул угол площади Гаммельторв. Молли стояла перед зданием Суда. Она выглядела взволнованной, волосы растрепаны, как спутанная пряжа. За руку она держала ребенка, маленькую девочку в грязной одежде и башмаках, которые были ей велики.

— Это дочь Анны, — объяснила Молли и посмотрела на него, как бы извиняясь. — Некому за ней присмотреть, поэтому пришлось взять ее с собой. — Девочка выглядела испуганной и прижималась к Молли. — Она скучает по маме.

Ханс Кристиан посмотрел на девочку.

— Я тоже скучаю по своей. Каждый день.

— Она тоже умерла? — спросила Мари.

Ханс Кристиан не привык, чтобы дети так разговаривали со взрослыми. Большинство детей из хороших домов, которых он знал, говорили, только когда взрослые им разрешали. Но ему это понравилось. Именно так и должно быть: свобода спрашивать и думать. Он посмотрел на Молли.

— Я не знал, что девочка знает, я…

— Саломина вчера напилась и проговорилась, — говорит Молли.

— О, — сказал Ханс Кристиан. Что можно было сказать ребенку, потерявшему самое дорогое? Он посмотрел на малышку. Она походила и на маму, и на тетю.

— Да, моя мама умерла, — сказал он, не зная, что еще можно сказать. Но и этого кажется мало. Недостаточно. Молчание такое немое, такое разочаровывающее. Слова, во всяком случае, могут дать надежду.

— Похоже, что-то произошло в городе, — сказала Молли, чтобы нарушить это странное молчание.

Ханс Кристиан только сейчас обнаружил необычную, тревожную суету на площади перед Судом. Люди носились туда-сюда. Поющая старушка голосила о большом дне на поле. Пара здоровенных парней уезжали вместе с повозкой со свежим хлебом. Ханс Кристиан посмотрел в окна тюремных камер здания Суда, где он сам сидел пару дней назад.

— Подожди здесь, — сказал он. Он прошел мимо окон камер и прислушался к мешанине звуков.

Ничего не было слышно.

Какой-то заключенный протянул грязные руки из окна и схватил его за сапоги, но он быстро вырвался.

— Золотарь, где золотарь? — спросил он темноту в надежде получить ответ. Хоть от кого-нибудь.

Прошло мгновение, и на свет кто-то вышел. Ханс Кристиан сразу узнал крестьянина, оскорбившего короля.

— Теперь можно расслабиться, молодой человек, никаких больше стихов, — сказал он, оглядывая Ханса Кристиана. — А у тебя не найдется хлеба? Или вяленой рыбы?

— Что значит — никаких стихов? — спросил Ханс Кристиан. — Где золотарь?

— Сначала хлеб. Жена больше ко мне не приходит.