Учитель Дымов

Костя выскочил Жене навстречу, тяжёлая дверь подъезда хлопнула за его спиной, и малиново–розовая краска разлилась по щекам, словно звуковая волна от хлопка визуализировалась на его лице нелепым румянцем.

— Здрасьте, Евгения Александровна, — буркнул он и поспешил прочь, не дожидаясь ответного приветствия.

Стоя на ступеньках подъезда, Женя долго смотрела ему вслед: на побелённой снегом мостовой их следы переплетались, как две пунктирные линии, проведённые дрожащей — вероятно, от смущения — рукой. Костя удалялся поспешным, торопливым шагом, и по спине его было видно, что он изо всех сил старается не оглянуться, опасаясь увидеть её, Женю, глядящую ему вслед. Когда он исчез в арке двора, Женя вошла в подъезд и поднялась на третий этаж, стараясь не думать, что означает эта неожиданная встреча.

Сегодня утром Оля позвонила ей в поликлинику. Она получила телеграмму из Москвы, от одной из старых подруг тёти Маши, которая ещё помнила, что у той где–то есть дочь.

— Пишет, что мама больна, — сказала Оля, — сильно больна.

Голос её почти не дрожал, но что–то в нем было, что заставило Женю отпроситься после обеда с работы и поехать к сестре. Перед тем как уйти из поликлиники, она позвонила, но Оля не сняла трубку. Наверное, вышла в магазин, подумала Женя и усомнилась: может, и зря я так переполошилась? — но главврач уже отпустил, и было бы глупо возвращаться в свой кабинет: её больных все равно перенаправили к Ритке на третий этаж.

Женя открыла дверь своим ключом, крикнула: эй, это я! — и, не дождавшись ответа, повесила на вешалку тяжёлое, влажное пальто, сняла разбухшие сапоги и пошла в комнату.

Оля выскочила ей навстречу, точь–в–точь как Костя десять минут назад. От неё пахло детским мылом, распаренным женским телом и ещё каким–то трудно уловимым, почти незнакомым сладким запахом. Оля стояла на пороге ванной, окружённая облаком свежего тумана, вырывающегося в коридор, в блёкло–голубом, в крупных цветах халате, распахнутом, накинутом на голое тело.

— Ой! — сказала она, увидев Женю, и запахнулась медленным, томным жестом. — А потом рассмеялась тем самым, переливчатым смехом. — Ты меня напугала, — сказала она, улыбаясь. — Я вот в душ сходила, а тут — ты…

Женя стояла перед ней с растрёпанными, как всегда, волосами, в темно–синем кримпленовом платье, в чесучих шерстяных рейтузах, в сношенных гостевых тапках. Внезапно ей стало жарко, пот выступил под мышками, тонкой струйкой спустился по спине.

— Костя, — шёпотом сказала она. — Костя был у тебя.

Женя думала, что Оля начнёт запираться, как когда–то в детстве, передёрнет плечами, скажет: ты что? с чего ты взяла? — и поэтому Женя смотрела ей прямо в глаза, чтобы сразу распознать предательский блеск лжи в глубине зрачка, и Оля действительно передёрнула плечами, но потом снова улыбнулась и сказала:

— Ну да. А что?

Несколько лет назад они втроём ходили в парк аттракционов, где гигантские качели, усиливая свой размах, возносили к небесам отдыхающих, взвизгивающих то ли от счастья, то ли от головокружения. Когда горизонт встал дыбом, Женя зажмурилась, и точно так же она на мгновение прикрыла глаза сейчас, потому что коридор внезапно качнулся… Она сделала шаг назад, нащупала вспотевшей ладонью стену и прошептала:

— А как же Володя?

Оля шагнула ей навстречу и схватила за плечи. Женя снова ощутила непривычный сладкий запах и вдруг поняла: это был запах счастья, запах удовлетворённой, довольной женщины.

— Глупая, — сказала Оля, — при чем тут Володя? Володя сейчас на работе, он ничего не узнает.