Учитель Дымов

В конце 1976‑го Валера, чередуя упражнения и медитацию, практиковался по пять–шесть часов в день и понемногу стал ощущать в теле новую, необычную лёгкость, которую не давали старые физические нагрузки. Он научился удерживать концентрацию и знал наизусть дюжину мантр, но мистические состояния духа, о которых он так много читал в полустёршихся машинописных копиях, так и не приходили к нему. Временами Валере казалось, что его усилия пропадут впустую — он навсегда останется обычным крепким парнем с дипломом Института физкультуры и неоправданными амбициями йога, но потом на смену отчаянию приходили злость и азарт. Они только подстёгивали Валеру, и после Нового года он увеличил время ежедневной медитации на час, а физических упражнений — на полтора.

— Я верю, что рано или поздно у меня все получится, — однажды сказал он Наташе.

Поздним январским вечером они сидели на её маленькой кухне, через тонкую стену слабо доносилось сонное Зоино сопение. Наташа вздохнула.

— А у меня ничего не получается, — сказала она. — Хотела актрисой стать, поступала во ВГИК пять раз — не приняли, Зойкин отец меня бросил, Витя вот тоже уехал куда–то… в Сибирь. Все потому, что я — жирная корова и даже голодать я не могу себя заставить.

— Зачем тебе голодать? — спросил Валера. — Если хочешь похудеть, лучше бегать по утрам, вон, у тебя лес рядом. Хотя, по–моему, ты и так красивая женщина.

Наташа ожидаемо зарделась.

— Да нет, при чем тут бегать, — сказала она, — учёные же установили, что голодание — вообще лучшее лекарство.

— От чего лекарство? — спросил Валера.

— От всего, — обиженно ответила Наташа. — Что ты, в самом деле, придуриваешься? Ты что, Брэгга не читал?

Валера покачал головой, и через пять минут Наташа принесла очередную папку — на этот раз зелёную, — в которой лежал самиздатовский перевод «Чуда голодания». Валера прочёл книгу за одну ночь и уже на следующей неделе попробовал сначала суточное, а потом и тридцатишестичасовое голодание. Утром второго дня во время медитации ему впервые показалось, что он парит в воздухе. Чувство было непривычным и кратковременным, и потому Валера решил попробовать десятидневный пост.

Огромные хлопья летели вниз из чёрной выси. Невидимые в непроницаемой небесной тьме, они на несколько мгновений появлялись в жёлтых конусах фонарного света, а потом опять исчезали, поглощённые огромными бесформенными сугробами или слившиеся с заснеженной дорогой, скрипящей под подмётками прохудившихся зимних ботинок. Поднимавшийся от земли холод, от которого не спасали даже две пары шерстяных носков, щекотал стопы, и поэтому Валера шёл быстро, так что ещё немного — и он бы уже побежал. Через несколько десятилетий именно этот способ физической нагрузки будет считаться самым здоровым, оставив позади «бег от инфаркта», джоггинг и велотренажёры, но сейчас Валеру подгоняет ночной февральский холод, обострённый восьмидневным голодом.

Конечно, думает Валера, надо было остаться дома. Позвонить Наташке, извиниться и никуда не ходить. А то вот ведь как получилось, сидели как обычно, разговаривали то про всякую ерунду, то про Андрейку с Зоей, то про Витю с Иркой и не заметили даже, что уже полвторого, метро закрылось, на такси жалко денег, а ведь до дома всего час быстрым шагом, считай, приятная прогулка, почему бы не пойти, тем более что Наташка так смотрит, краснеет и вздыхает, что если оставаться, то придётся в самом деле оставаться, а Валера откуда–то знает, что вот этого–то сейчас совсем не надо, не для того он голодал целую неделю. Так что короткое прощание, тесная прихожая, модное двубортное пальто, прохудившиеся кожаные ботинки — и вперёд! Нормальная должна была получиться прогулка, если бы не было, конечно, так холодно.

А ведь это не холод, думает Валера, это — голод. Обычно я ведь зимой не мёрзну, а сейчас — прямо дрожь пробирает. Да и то, что почти до двух ночи засиделись, — это тоже неспроста, значит, что–то происходит с темпоральным чувством, время то есть то сжимается, как пружина, то тянется, как резиновый жгут. Кажется, я иду уже целый час, а не прошёл даже половины дороги. Но зато понимаешь, как устроено время… примерно как мышца — растягивается и сжимается, этим и производит работу… работу чего? Наверно, работу всего пространства. Пространство — тело, а время — мышца, приводящее его в движение. Все очень просто.

Ветер заставляет кружиться не долетевшие до земли хлопья, и в свете фонаря они носятся туда–сюда, словно огромные молекулы в космическом броуновском движении. Валера вспоминает школьную физику и улыбается. Папа бы порадовался, что я ещё не все забыл, да. Хотя зачем мне физика и химия, мне нужна метафизика и алхимия, подлинные, настоящие науки о человеке. Этот летящий снег, он ведь не как гигантские молекулы, он как люди, как все мы. Нас тоже носит ветром истории… или нет, ветром наших желаний и страстей, что не даёт нам ни пристать к земле, ни взлететь к небесам.