Учитель Дымов

Валера сразу понял, что проиграл. Прикинув, он предложил расплатиться, продав квартиру, которая досталась ему после развода с Ирой. Финальную часть переговоров он провёл настолько удачно, насколько можно было, и в результате выторговал месячную отсрочку, чтобы вывезти вещи, и право забрать все, что останется после продажи квартиры и оплаты долга. Он рассчитывал на четыре или даже на шесть тысяч долларов: район, где он жил, по–прежнему считался престижным и цены там были немногим ниже, чем внутри Садового. На эти четыре (или шесть) тысяч вполне можно было протянуть полгода, а там, глядишь, ещё что–нибудь придумается. Но первым делом надо было понять, куда Валере отправиться после продажи квартиры, и поэтому промозглым мартовским вечером он звонил в дверь квартиры на Усачева, удивляясь, куда это тётя Женя могла отправиться на ночь глядя.

Они засиделись допоздна, Гриша, конечно, хотел её проводить, но Женя представила неловкую, словно подсмотренную в дурном кино, сцену прощания на пороге её квартиры, все эти бесконечные: уйди — нет, останься! — и твёрдо сказала, что доберётся сама.

В пустом полночном вагоне она ещё как–то держалась, но, поднявшись из метро в слякотную мартовскую морось, разрыдалась, едва выйдя из вестибюля «Спортивной». Снег, смешиваясь со слезами, таял на щеках, и Женя думала, что сейчас в Гришином бумажнике могла бы лежать не Машина, а её фотография. Её и их детей.

Ночь обступила Женю; влажная, промозглая ночь сочилась слезами и отчаянием. Посреди тёмной и пустой улицы Женя вспомнила, как зимой  1943 года приехала в Москву, приехала именно сюда, чтобы найти дом тёти Маши. Потерянная, она брела по той же самой улице, по которой идёт сегодня. И что же? Круг замкнулся. Она была одинока тогда — и одинока сейчас. Прожив всю жизнь, она вернулась в начальную точку.

Если бы Женя встретила сейчас ту девочку–подростка, что бы она сказала ей, о чем бы предупредила? Не ходи в чужой дом? Не влюбляйся в чужого мужа? Забудь про свою любовь и создай собственную семью?

Только вряд ли молодая Женя стала бы слушать Женю старую. И потому предостережения лучше бы оставить при себе, а советы… что советы? У Жени есть только один совет, и она может его дать прямо сейчас самой себе, без всяких чудес и машин времени.

Вот этот совет, един в трёх лицах: никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и, наконец, никогда не плачь о невозвратном.

Но, несмотря на все советы, Женя все ещё плачет, войдя в свой подъезд, и, только поднявшись на лифте на третий этаж, она увидит сидящего на ступеньках Валеру и поймёт: что–то случилось, и сердце ёкнет от предательского всплеска счастья: она больше не одна, больше не одинока, она все ещё кому–то нужна.

Сейчас она снова узнает, зачем ей жить.

10

Андрей мог вступить в НБП, затусовать в «Птюче» или заняться бизнесом, но он стал журналистом.

Когда ты революционер, психонавт или коммерсант, легко измерить успех или неудачу: победила ли революция, достиг ли ты химического просветления или хотя бы инсайта, заработал ли свой миллион. В деле превращения России в цивилизованную страну и создания достойной жизни для её граждан никогда нельзя быть уверенным в успехе, потому что никто не знает, что такое достойная жизнь и что такое быть «цивилизованным». Не говоря уже о том, что никто не знает, хочет ли Россия быть цивилизованной по–западному и как видят достойную жизнь те, кому ты хочешь её принести.

И вот постепенно журналистская сверхзадача отходит на второй план, а все, что остаётся, — желание не запороть дедлайн и избежать ляпов в текстах. Борьба за лучшую жизнь сменяется войной за рекламодателя и битвой за тираж — в этой борьбе можно хотя бы измерить успех.