Учитель музыки

Она продолжала бесцельно и безрезультатно налегать на дверь, пытаясь вытолкнуть Эриксона. Её молчаливое упорство — а главное, что она не издала ни звука, а ведь могла бы потребовать, чтобы он убрался вон — привело Эриксона в смущение и даже испуг. Странно и противоестественно всё это выглядело. Ведь если ты так боишься Якоба Скуле, что немедленно хочешь забрать у него своего сына, то зачем же ты отправляешь бедного ребёнка к нему на уроки, в самое логово зверя?

— Простите, — произнёс он в третий раз, не торопясь, однако, поддаться молчаливому натиску и покинуть прихожую, — простите, фру… я только хотел поинтересоваться моим костюмом.

Прачка, словно вспомнив, что Скуле имеет полное право прийти к ней и спросить о судьбе своей одежды, тут же перестала давить на дверь, выпрямилась и отступила на шаг. В лице её отразилась новая вспышка страха — нет, даже ужаса. Ингольд, который стоял тут же и с интересом наблюдал всю эту сцену, тоже побледнел ещё больше, если только это было возможно.

— Не беспокойтесь, мадам, — спохватился Эриксон. — Если что-то не… если вы ещё не…

— Только попробуйте ударить меня! — это были её первые слова, которые она произнесла с того момента как открыла дверь.

— Что? — растерялся Эриксон.

— Я ещё не бралась за ваш костюм, простите, простите, господин Скуле. Только не вздумайте распускать руки!.. пожалуйста.

— Но я… — Эриксон даже отступил назад, покидая квартиру этой сумасшедшей. — Я не… Простите меня, мадам, если напугал вас…

Она не дослушала, стремительно захлопнула дверь и принялась закрывать замки.

— Я только хотел узнать про бумажник, — проговорил Эриксон в замочную скважину. — Там, во внутреннем кармане пиджака должен был лежать мой бумажник.

— Нет, — ответила она через дверь. — Нет, господин Скуле, не было там никакого бумажника. И не стучите больше, я вас очень прошу.

Стучать он и не думал, с чего это она взяла, что он начнёт долбить в дверь.

— Вы уверены? — настаивал он. — В левом внутреннем кармане. Быть может, посмотрите ещё раз?

— Я уже смотрела. Не было там ничего. Пустые были карманы, вывернутые. И не стучите больше, очень вас прошу. Костюм будет готов завтра.

— Завтра… — кивнул он закрытой двери. — Завтра, да, хорошо.

Повернувшись, он увидел Йохана, который, видимо, поднялся на площадку вслед за ним и теперь стоял, небрежно прислонясь к стене, скрестив ноги и с усмешкой созерцая всю эту сцену.

— Она же чокнутая, — сказал он, поймав на себе растерянный взгляд Эриксона. — Вы что, не знали? Она чокнутая. И сынок у неё тоже сбрендил. Они оба давно умом тронулись.

«Да вы все здесь такие, — подумал Эриксон. — Кого ни возьми, все со странностями. Все».

— Только она не врёт, — продолжал меж тем мальчишка. — Бумажника у вас точно не было.

— Откуда ты знаешь? — оживился Эриксон в новой надежде.

— Да очень просто, — пожал плечами Йохан. — Это я относил ваш пиджак прачке. Когда Бегемотиха Винардсон втащила вас в комнату и раздела, она отдала мне вещи и сказала: «А ну-ка, Йохан, чем болтаться тут попусту и глаза протирать, давай, отнеси эту грязь мадам Рё». И она при мне вывернула все карманы, и в них ничего не было. Выпала только бумажка какая-то и одна сломанная сигарета. И всё. Ну, я взял да отнёс вещи сюда, мне не трудно.

— Вот как, — вздохнул Эриксон, отмечая про себя ещё одно совпадение в присвоенных прозвищах — Бегемотиха. — Значит, бумажник я потерял… Или меня ограбили.

— Это я не знаю, — снова пожал плечами Йохан. — Но кровищи на вас было дофига.

— Вот как…

— Будто вы свинью резали, не умеючи ни разу, — кивнул Йохан.

— Так-так-так… — выдохнул Эриксон, теряясь в мыслях и заново всплывших в мозгу вопросительных знаках. — Постой, постой дружок, — мальчишка покривился, услыхав такое совсем уж не подходящее ему обращение, — ты только что сказал, что из кармана выпала какая-то бумажка и сигарета…

— Сломанная, да, — подтвердил Йохан.

— Сломанная, да, — кивнул Эриксон. — А что за бумажка и куда она делась?

— Да почём же я знаю, — присвистнул мальчишка. — Ещё бы я на такую мелочь внимание обращал. Они когда упали, Бегемотиха подняла их и сунула в карман халата. Сунула, осмотрела себя и говорит: «Ой, говорит, матерь пресвятая, а я-то на кого похожая! Вся как есть в кровище, будто это не он, а я душегубство совершила».

— Что? — побледнел Эриксон. — Как она сказала?.. Душегубство?

— Ну да, — равнодушно подтвердил Йохан. — Так и сказала. И пошла халат менять. Так вот, бумажка эта и сигарета так у неё в кармане и оставались.

— Так-так, — Эриксона мелко трясло, будто он внезапно замёрз. Озноб пробрался даже в живот и сотрясал кишки, которые пусто и гулко стучали друг о друга. — Так-так, — безостановочно повторял он, отвернувшись от Йохана и спускаясь вниз, к своей квартире.

Долго подбирал нужный ключ, а побледневшие губы его кривились то ли в саркастической и гневной усмешке, то ли в пароксизме страха.

«Только попробуйте ударить меня!» — сказала прачка, и в глазах её читался подлинный ужас.