Удушье

— Послушайте, — говорит Денни. Он берет стул и садится на него верхом, лицом к столу. — Сначала надо собрать все кусочки с ровными краями. Которые по краю картинки идут. Тогда потом будет проще.

Мама смотрит на Денни. На его потрескавшиеся губы, бритую черепушку, на дырки на швах футболки.

— Доброе утро, миссис Манчини, — говорю я. — Я вижу, Виктор, ваш сын, пришел вас навестить. Вот он, — говорю я, кивая на Денни. — Кажется, вы хотели сказать ему что-то важное?

— Ага, — говорит Денни, кивая головой. — Я Виктор. — Он отбирает из общей кучи все кусочки с ровными краями. — А это синее — это что: небо или вода?

У мамы в глазах блестят слезы.

— Виктор? — говорит она.

Она откашливается, прочищая горло. Смотрит на Денни и говорит:

— Ты пришел.

Денни продолжает сосредоточенно разбирать кусочки головоломки, отодвигая в сторонку те, которые с ровными краями. На его бритом черепе остались мелкие катышки красного пуха от фланелевой рубашки.

И мама тянется через стол и берет Денни за руку своей старой иссохшей рукой.

— Я так рада, что ты пришел, — говорит она. — Как ты живешь? Я так давно тебя не видела. — Одинокая слезинка стекает по морщинам на щеке к уголку рта.

— Господи, — говорит Денни и убирает руку. — Миссис Манчини, у вас руки прямо ледяные.

И мама говорит:

— Прости.

Пахнет какой-то общепитовской едой, то ли тушеной капустой, то ли пригорелой фасолью.

Я просто стою и молчу.

Денни собирает один уголок картинки. Он говорит, обращаясь ко мне:

— А когда ты меня познакомишь с этой прелестной докторшей?

И мама говорит:

— Ты ведь еще не уходишь? — Она смотрит на Денни. Ее глаза влажны от слез, брови сходятся на переносице. Она говорит: — Я так по тебе скучала.

И Денни говорит:

— Во, один угол есть!

Мама тянется через стол и снимает катышек красного пуха с макушки Денни.

И я говорю:

— Прошу прощения, миссис Манчини, но вы, кажется, собирались сказать что-то важное вашему сыну?

Мама смотрит на меня, потом — на Денни.

— Можешь побыть еще, Виктор? — говорит она. — Нам надо поговорить. Мне надо столько всего тебе рассказать.

— Ну так рассказывайте, — говорю я.

Денни говорит:

— Кажется, это глаз. — Он говорит: — Это что, чей-то портрет?

Мама протягивает мне дрожащую руку и говорит:

— Фред, нам с сыном надо поговорить. Это семейное дело. Вы пока где-нибудь погуляйте. Телевизор посмотрите.

И я говорю:

— Но…

Но мама меня прерывает:

— Идите.

Денни говорит:

— Вот еще один угол. — Он отбирает все чисто-синие кусочки и откладывает их в сторонку. Они все одной формы — как бы оплавленные кресты. Расплывшаяся свастика.

Мама говорит, не глядя на меня:

— Может быть, вы пока делом займетесь. Еще кого-нибудь защитите. — Она смотрит на Денни и говорит: — Виктор вас позовет, когда мы закончим.

Я выхожу в коридор. Она провожает меня глазами. Потом что-то говорит Денни, но мне не слышно, что именно. Она тянется через стол дрожащей рукой и прикасается к бритому черепу Денни, отливающему синевой. Рукав маминой пижамы слегка задирается. Кожа у нее на запястье жилистая и светло-коричневая, как шейка вареной индейки.

Денни отстраняется от ее руки, не поднимая глаз от картинки-головоломки.

Я чувствую запах мокрых подгузников и слышу голос. Скрипучий старческий голос у меня за спиной:

— Это ты бросил в лужу мой букварь. Во втором классе.

Не отрывая взгляда от мамы, пытаясь читать по губам, я говорю:

— Да, наверное.

— Хотя бы честно признался, — говорит старческий голос. Высохшая старческая рука, похожая на сморщенный гриб, легонько касается моей руки. — Пойдем со мной, — говорит старушка. — Доктор Маршалл хочет с тобой поговорить.

Я смотрю на старушку. На ней — красная клетчатая рубашка Денни.

Глава 14

Пейдж Маршал запрокидывает голову и указывает на высокий бежевый свод:

— Раньше там были ангелы, — говорит она. — Очень красивые ангелы. С голубыми крыльями и золотыми нимбами. Причем это была настоящая позолота.

Старушка привела меня в часовню при больнице Святого Антония. То есть это когда-то была часовня — когда здесь был монастырь. А теперь это просто большая пустая комната. Одна стена представляет собой здоровенный витраж, раскрашенный всеми оттенками золотого. На стене напротив — огромное деревянное распятие, и ничего больше. Пейдж Маршалл стоит точно посередине между распятием и золотым витражом. Ее белый халат тоже кажется золотым. Черные волосы собраны в пучок на затылке. Очки в черной оправе. Она вся — черная и золотая.

— Согласно одному из декретов Второго Ватиканского Собора, — говорит она, — церковные фрески закрасили. Убрали почти все статуи. Все символы веры. Их просто убрали.

Она смотрит на меня.

Старушка ушла. Дверь часовни тихонько закрылась у меня за спиной.

— Странно, — говорит Пейдж, — если мы чего-то не понимаем, нас это бесит. Если мы не в состоянии что-то понять или объяснить, мы это отрицаем.

Она говорит:

— Я придумала, как спасти вашу маму. — Она говорит: — Но вы, может быть, не одобрите этот способ.

Пейдж Маршал начинает расстегивать свой халат.

— Может быть, вы сочтете его отвратительным, — говорит она.

Она распахивает халат.