Удушье

В 1711-м, в Священной Римской империи, чума убила пятьсот тысяч человек. В 1781-м миллионы людей по всему миру умерли от гриппа. В 1792-м восемьсот тысяч человек умерло от чумы в Египте. В 1973-м комары разнесли желтую лихорадку по Филадельфии; умерло несколько тысяч.

Какой-то мальчик на заднем ряду шепчет:

— Это еще скучнее, чем прялка.

Остальные детишки открывают свои коробки с завтраками.

Я смотрю в окно. Денни опять в колодках. На этот раз — уже по привычке. Городской совет объявил, что после обеда его с позором изгонят из колонии. Просто колодки — это единственное место, где он себя чувствует в безопасности. От себя самого. Колодки не заперты, никто его туда не сажал — но он все равно стоит скрючившись в три погибели, держа шею и руки на привычных местах.

По пути от ткачих сюда кто-то из школьников сунул Денни в нос палку, а потом попытался засунуть ее ему в рот. Кое-кто из детишек прикоснулся «на счастье» к его бритой налысо черепушке.

Растопка камина занимает минут пятнадцать. Потом я еще должен показать детям котлы для готовки, метлы из прутьев, камни для согревания постели и все остальное.

В комнате с потолком в шесть футов дети кажутся как-то крупнее. Мальчик на заднем ряду говорит:

— Блин, опять этот яичный салат.

Здесь — восемнадцатый век. Я сижу у большого открытого камина при полном наборе реликтовых инструментов из камеры пыток: железные щипцы для углей, тяжелая кочерга, лопатка на длинной ручке. В камине горит огонь. Самый что ни на есть подходящий момент достать щипцы из горячих углей и сделать вид, что ты с интересом изучаешь их кончики, раскалившиеся добела. Детишки опасливо отступают.

И я говорю им: ребята, кто-нибудь знает, как в восемнадцатом веке большие и злые дяди мучили до смерти маленьких голеньких мальчиков?

Это всегда вызывает у них интерес.

Если кто знает, пусть поднимет руку.

Не поднимает никто.

По-прежнему изучая щипцы, я спрашиваю:

— Ну что? Неужели никто не знает?!

Рук по-прежнему не видно.

— Нет, правда, — говорю я, щелкая раскаленными щипцами, — вам должны были рассказывать на уроках истории, как в те времена убивали маленьких мальчиков.

Учительница ждет снаружи. Пару часов назад, пока детишки чесали шерсть, мы с ней — с учительницей — по-быстрому перепихнулись в коптильне, и она наверняка подумала, что это выльется во что-нибудь романтическое, но — увы. Может быть, я и шептал ей чего-то такое, уткнувшись носом в ее аппетитный пружинистый задик; удивительно даже, чего только женщины не напридумывают себе, если у тебя случайно сорвется: «Я тебя люблю».

В десяти случаях из десяти парень имеет в виду: Я люблю это дело.

На тебе грубая льняная рубаха, галстук, короткие штаны до колен — но все равно все тебя хотят. Тебя можно снимать на обложку какого-нибудь колониально-любовного романа в дешевом бумажном издании, где много романтики и в меру стыдливых эротических сцен. Я шептал ей:

— Моя красавица, дай мне проникнуть в тебя. Отдайся мне, раздвинь ножки.

Интимные непристойности восемнадцатого века.

Учительницу зовут Аманда. Или Алиса, или Ами. В общем-то какое-то имя на «А».

Просто задайся вопросом: чего бы Иисус никогда не сделал?

И вот теперь я сижу перед ее классом, и руки у меня черные от золы, и я сую щипцы обратно в горячие угли и маню ребятишек пальцем, мол, подойдите поближе.

Дети, которые сзади, подталкивают тех, что спереди. Те, которые спереди, оглядываются назад, и кто-то из них кричит:

— Мисс Лейси?

Тень за окном означает, что мисс Лейси наблюдает за тем, что тут у нас происходит, но когда я смотрю в окно, она быстренько пригибается.

Я делаю школьникам знак: подойдите поближе. Я говорю им, что старый детский стишок про Джорджи-Порджи на самом деле про короля Георга Четвертого, которому всегда было мало.[17]

— Чего ему было мало? — спрашивает кто-то из ребятишек.

И я говорю:

— Спроси у учительницы.

Мисс Лейси продолжает скрываться в засаде.

Я говорю:

— Вам нравится этот камин? — и киваю на огонь. — Чтобы камин хорошо работал, надо чистить трубу. А трубы в каминах узкие, взрослый человек туда не пролезет. Поэтому раньше хозяева заставляли мальчиков-слуг забираться в трубу и счищать сажу.

Мальчикам приходилось раздеваться догола, говорю я, потому что трубы были такие узкие, что в одежде они могли и застрять.

— И вот мальчик лезет в трубу… — говорю я, — как Санта-Клаус… — говорю я и достаю из камина раскаленные щипцы, — только совсем голый.

Я плюю на раскаленный кончик щипцов, и слюна шипит. Громко-громко — в тихой-тихой комнате.

— И знаете, как они умирали, эти мальчики-трубочисты? — говорю я. — Кто-нибудь знает?

Я не вижу поднятых рук.

Я говорю:

— Знаете, что такое мошонка?

Никто не говорит «да», никто не кивает, и я говорю:

— Спросите у мисс Лейси.

Там, в коптильне, мисс Лейси сделала мне очень даже умелый минет. Она периодически прерывалась и смотрела на меня. В мутном задымленном свете, в окружении пластмассовых окороков и колбас. Потом она вытерла рот и спросила, как я предохраняюсь.