Удушье

Смотри также: сеанс с Уоллис Симпсон.

Смотри также: сеанс с Мартой Рей.

Вот — три сестры Бронте. Не настоящие женщины, а символы. Одни имена как пустые оболочки, на которые ты проецируешь свои фантазии, которые ты заполняешь стереотипами и клише, молочно-белая кожа и турнюры,[20] туфельки на пуговицах и кринолины. Почти обнаженные — только в корсетах из китового уса и подвязках, — вот они: Эмили, Шарлота и Анна. Лежат, разморенные жарким днем на канапе в гостиной, — голые и скучающие. Секс-символы. Все остальное продумывай сам: позы и реквизит. Письменный стол с убирающейся крышкой, клавесин. Представляй себя хоть Хитклифом, хоть мистером Рочестером.[21] Просто поставь кассету, расслабься и получай удовольствие.

Как будто можно представить прошлое. Прошлое, будущее, жизнь на других планетах — все это только проекции жизни, как мы ее знаем.

Я заперся в своей комнате. Денни занят своими делами: приходит, уходит.

Как будто случайно я открываю телефонную книгу на фамилии Маршалл. Ее там нет. Иногда после работы я сажусь на автобус, который проходит мимо больницы Святого Антония. Я ни разу не видел ее в окне. Проезжая на автобусе мимо больницы, я пытаюсь угадать, где на стоянке ее машина. Угадать невозможно. Я не выхожу у больницы, я еду дальше.

Я не знаю, что буду делать: то ли проколю шины, то ли засуну под «дворник» любовную записку.

Денни постоянно куда-то ходит, и с каждым днем в доме все меньше и меньше камней. Обычно, когда видишься с человеком каждый день, ты не замечаешь, как он меняется. Но когда я наблюдаю за Денни из окна своей комнаты на втором этаже, когда я наблюдаю за тем, как он увозит из дома камни — огромные камни; он возит их в магазинной тележке, — я замечаю, что он с каждым днем все крупнее. Его старая клетчатая рубашка уже не висит на нем как на вешалке. Скоро она будет ему мала. Он не то чтобы стал здоровенным лосем, но все же заметно раздался в плечах. Для прежнего Денни он очень крупный. И лицо у него загорело.

Я наблюдаю за ним из окна. Я — камень. Я — остров.[22]

Я кричу ему: может, помочь?

Денни озирается по сторонам, прижимая камень к груди.

— Я здесь, наверху, — говорю. — Помощь нужна?

Денни кладет камень в магазинную тележку и пожимает плечами. Потом качает головой и смотрит на меня снизу, прикрывая глаза ладонью.

— Не нужна, — говорит он. — Но можешь помочь, если хочешь.

Ладно, проехали.

Я просто хочу быть кому-то нужным.

Нужным и необходимым. Мне нужен кто-то, кому я мог бы отдать всего себя — все свое свободное время, все свое внимание и заботу. Кто-то, зависимый от меня.

Обоюдная зависимость.

Смотри также: Пейдж Маршалл.

Точно так же наркотики могут быть в чем-то плохими, а в чем-то хорошими.

Ты не ешь. Ты не спишь. Ты говоришь Лизе: «Я тебя съем», — но это не та еда. Спать с Сарой Бернар — это не значит спать по-настоящему.

Чем хороша одержимость сексом: ты больше не чувствуешь голода и усталости, скуки и одиночества.

На столе в столовой — очередная стопка открыток, чеков и пожеланий всего хорошего от незнакомых людей, которым хочется верить, что для кого-то они герои. Которые убеждены, что они кому-то нужны. Одна женщина пишет, что она начала молитвенную цепочку за меня. Очередная афера. Духовная пирамида. Как будто можно закорешиться с Богом. Как будто можно навешать Ему лапши.

Тонкая черта между молитвой и жалостливым нытьем.

Во вторник вечером голос на автоответчике спрашивает у меня разрешения перенести маму на третий этаж. Третий этаж в больнице Святого Антония — это этаж для безнадежных больных. Сюда их привозят умирать. Первая мысль: это не доктор Маршалл. Не ее голос.

Я говорю, обращаясь к автоответчику: ну конечно. Переносите ее наверх, эту полоумную стерву. Создайте ей там все удобства, но я не буду платить за какие-то дополнительные героические потуги. Зонды для искусственного кормления. Аппараты для искусственного дыхания. Конечно, я мог среагировать и полюбезнее, но меня взбесил тихий и проникновенный голос администраторши. Меня взбесили ее доверительные интонации. Она как будто заранее предположила, что я — человек добрый и чуткий.

Я говорю этому милому голосочку, записанному на автоответчик: и больше мне не звони, пока миссис Манчини не отойдет в мир иной.

Мне не нужно, чтобы меня жалели — если только я не пытаюсь надыбать денег. Пусть лучше меня ненавидят.

Я не злюсь. Мне не грустно. Я давно уже ничего не чувствую, кроме физического возбуждения.

Среда — это Нико.

В женском сортире. Ее лобковая кость бьется мне в нос. Нико скачет у меня на лице вверх-вниз. В течение двух часов она держит руки, сцепленные в замок, у меня под затылком и прижимает мое лицо к своей разгоряченной штучке, ее лобковые волосы лезут мне в рот, и я уже задыхаюсь.

Я вожу языком по ее labia minora[23] и представляю себе, что это ухо доктора Маршалл. Я дышу носом и тянусь языком к спасению.

Четверг — сначала Вирджиния Вульф. Потом — Анаис Нин. Потом — сеанс с Сакагавеа, а потом — уже утро и мне надо идти на работу в 1734 год.