Угол покоя

Не помнишь ли ты случайно семейство Сарджентов на Статен-Айленде? Генерала Тимоти Сарджента? Их сын Фрэнк, здешний помощник Оливера, говорит, что ваши семьи, кажется, слегка знакомы. Тебе нетрудно будет представить, как мы наговориться не могли, усевшись с ним в первый раз у нашего очага.

Фрэнк чудесный юноша. Он безгранично восхищен Оливером – мол, “ни на кого в Колорадо так славно не работается”, – и он незаменим для меня, когда дела держат Оливера в рабочем кабинете или он уезжает куда‑нибудь с инспекцией. Фрэнк колет мне растопку, приносит дрова, приходит (в шесть утра!) развести огонь, сжигает мой мусор, доставляет из города мои покупки, бегает с поручениями, ездит со мной верхом. О том, чтобы я разъезжала одна, конечно, не может быть и речи.

Вот как по‑джентльменски ведет себя Фрэнк в здешних условиях. Но он способен, если надо, разобраться с чем угодно – он шесть футов три дюйма и по‑змеиному гибкий. Он без ума от Запада, он большой любитель приключений, его приводят в восторг диковинные люди и необычные ситуации. Но он получил хорошее воспитание и не склонен опускаться к тому уровню, на котором протекает жизнь в этих горах. Каждый месяц он посылает треть жалованья овдовевшей матери, и когда я спросила его – боясь ответа, – как он проводит в Ледвилле досуг, он сказал, что его тут мало что соблазняет. Он и Прайси, который делит с ним лачугу, заядлые читатели. На днях у меня с ним был серьезный вечерний разговор. Он сознательно соблюдает чистоту – как от ужасающих женщин, с которыми можно здесь повстречаться, так и от спиртных напитков, которые у него на глазах сгубили нескольких его друзей. Крепкие напитки – страшный соблазн для одиноких мужчин, разлученных с женами или пытающихся добиться успеха, который от них ускользает. Радостно видеть человека, подобного Фрэнку, твердо решившего держаться выше этого. С другой стороны, Оливер мне говорит, что мужской доблести ему не занимать: только недавно он усмирил одного забияку, который вздумал насмехаться над Прайси с его британским выговором. Забияка ушел со сломанной челюстью и до сих пор не может толком разговаривать. Я знакома – и дружна – с человеком, который дерется на кулаках, представляешь себе? Но здесь такое место, что мужчина, если он дорожит своей честью, не может исключить этого полностью.

Я веду себя с ним по‑сестрински и флиртую с ним (слегка). Это и забавно, и безобидно, ведь я старше на девять лет. Что меня обезоруживает – это темный огонь в его карих глазах, похожих на твои. Его обожание так явно, что Оливер, конечно, заметил. Заметил и понимает, как понимает что‑то про нас с тобой, душа моя. Что и как он понимает, не могу сказать. Он мудр для своих лет, мой милый супруг. В сущности, он и Фрэнк очень схожи. У них одинаковая страсть к западному опыту, к западным впечатлениям, они одинаково хладнокровны и одинаково боготворят твою легкомысленную подругу. Но Фрэнк не так замкнут в себе и более разговорчив. Я уже срисовала с него фигуру для романа мисс Олкотт.

Не странно ли в моем возрасте и в этом высокогорье обнаруживать в себе власть над мужчинами? Мне совестно, но я теперь лучше понимаю женщин, которых никогда не встречала, – тех, что решают использовать свою власть. Я окружена троими мужчинами, это почти все мое общество, и все трое готовы ради меня ходить босиком по углям. Не кажусь ли я тебе неисправимой авантюристкой? Но до чего же это приятно, невинно и безобидно – быть одному мужчине любящей женой, другому сестрой, третьему матерью!

По-матерински я отношусь к Иэну Прайсу, секретарю Оливера, мы зовем его Прайси. Оливер считает его недотепой, но не увольняет, потому что он такой беспомощный и одинокий. Я не могу взять в толк, почему он вообще приехал в Ледвилл, – разве только ему было невыносимо плохо на прежнем месте. Он так мало похож на западного ловца удачи, как только можно себе представить. Плоть, кажется, налеплена ему на кости комками. Он заикается, краснеет, спотыкается о собственные ноги, а когда его поддразнивают или что‑то его забавляет, издает громогласное, болезненное, продолжительное “хо-о-о-о!” Но на свой лад он хороший собеседник: он еще более рьяный читатель, чем Фрэнк, и, когда мы наедине, он порой говорит о книгах так, что от его обычного смущения не остается и следа. Он очень любит сидеть у нас в качалке перед очагом и читать – не участвовать в разговоре, но черпать в нем какой‑то уют, и вид у него тогда бесконечно удовлетворенный. Когда он так сидит, я невольно думаю, чем бы ему приходилось довольствоваться без нас, дающих ему некое домашнее пристанище: шумным холлом Кларендон-отеля или лачугой, которую он делит с Фрэнком, где он может читать, лежа в своей койке при свете фонаря, висящего на гвозде…