Уютная кондитерская в Париже

Потом проглотила ком в горле. Все слова, которые она хотела произнести, исчезли. Испарились.

– Понимаете… это получилось… гмм…

Она почувствовала, как липкий блеск заволакивает ей мозги, как ее язык категорически отказывается сотрудничать.

– Может быть, я помогу, – сказал Марсель, возникший словно ниоткуда. Он кивнул с вежливой формальностью. – Я здесь работаю много лет и был рад видеть, с какой страстью и энтузиазмом Нина взялась за возвращение прежней славы «Кондитерской Си». Может быть, вы пожелаете увидеть, как выглядела кондитерская, прежде чем Нина решилась на реновации.

Она трясущимися рукам подвинула им альбом и откинулась на спинку стула, а Марсель с благородным достоинством принялся комментировать им фотографию за фотографией.

Когда они дошли до конца, Нина пришла в себя и была способна говорить нормально. Женщина сказала, что они хотели бы попробовать их продукцию.

– А что бы вы хотели попробовать?

– Все, – сказал молодой человек по-английски с корявым акцентом, а потом, после уничижительного взгляда на него коллеги, закрыл рот и замолчал.

Женщина сделала выбор за них обоих, и Нина с удовольствием отметила, что они выбрали «Шоколя карамель супрем», которая продолжала оставаться ее фаворитом.

Все шло очень хорошо, и женщина делала стенографические записи у себя в блокноте, попробовала с вилочки клубничный и кремовый эклеры, молодой человек один раз даже застонал, попробовав «Шоколя карамель супрем», но тут Нина подняла голову и увидела в дверях Себастьяна.

Вид у него был свирепый, и первые несколько секунд она даже не была уверена, заметил ли он перемены. Она попыталась осторожно улыбнуться ему, но сделать это было затруднительно по причине его прищуренного взгляда в ее сторону. Она проглотила ком в горле.

Женщина положила вилку. Нина посмотрела на Себастьяна, который начал хромать в ее направлении. Гипса у него на ноге уже не было. Черт побери, значит, в больнице его сразу приняли. Она откровенно верила, что доберется до больницы, прежде чем его выпустят.

– Что ж, мадемуазель Хадли, – сказала женщина-эксперт когда Нина начала вставать.

Она мельком посмотрела на нее, потом на Себастьяна и замерла, полустоя-полусидя, не в состоянии двинуться ни в одну, ни в другую сторону. Неожиданная тишина за столиком у окна усиливала неожиданное чувство напряжения по мере того, как на лицах Мэдди, Билла, Джейн, Питера и Маргерит по очереди появлялось испуганное выражение.

Теперь оба члена комиссии встали, а женщина протянула руку Нине.

Когда Нина протянула свою, Себастьян был уже у столика.

– Спасибо вам за гостеприимство. Сегодня мы будем думать. Спасибо, что приняли участие в конкурсе «Лучшая новая кондитерская»

Ей не нужно было смотреть на него, чтобы знать, что Себастьян окаменел.

– Победители по категориям будут объявлены сегодня вечером. Идем, Пьер. Оревуар.

– Оревуар, – сказала Нина, обретя голос и подавляя в себе отчаянное желание схватить эту женщину и умолить ее остаться.

Глава тридцать третья

Себастьян не сказал ни слова, а это было гораздо, гораздо хуже, чем если бы он что-то сказал. Он стоял с каким-то ужасно безразличным выражением на лице. Если бы он сердился или расстраивался, она могла бы перейти к обороне, но он казался ей в первую очередь каким-то потерянным, проигравшим. В его позе была какая-то неуверенность, словно он ждал удара, и это принесло Нине такую боль, какую она и представить себе не могла.

– Извини, – сказала она. – Я собиралась прийти, но…

Он не стал услужливо заполнять за нее молчание.

– Понимаешь, тут…

Терпеливое выражение на его лице в ожидании объяснения еще больше усилило чувство стыда, накатившее на нее. Она подвела его… если бы только она могла объяснить, что сделала все это из лучших побуждений.

– Мы… я… кондитерская участвовала в конкурсе. – Нина набрала в грудь воздуха. Никакого оправдательного объяснения не существовало. – Мы ждали экспертов сегодня утром, вот только они опоздали, и… изначально времени у меня было с запасом, чтобы до больницы добраться, но… я уже собиралась уходить, а тут появились они и…

Он нахмурился, обратив внимание на стенную роспись, его взгляд остановился на русалке.

– А это здесь откуда?

– Понимаешь…

Себастьян неторопливо развернулся на месте, оценивая все перемены.

У Нины перехватило горло.

– Понимаешь… роспись. Стены. Русалка. Они всегда тут были. Все здесь так всегда и было. Просто спрятано за панелями.

– А люстра?

Он вскинул брови, ему каким-то образом удалось передать все свое недовольство одним изящным движением. Или, постой-ка, может быть, она вообще неправильно истолковала его поведение? Не заинтригован ли он? Себастьян, казалось, разглядывает люстру с тем же самым зачарованным любопытством, с каким смотрели на нее Питер и Билл, когда у них родилась мысль повесить ее.

– Она лежала наверху, в кладовке.

– А фарфор? – Он наклонился, взял одну из изящных чашек. – Судя по виду, дорогой. И старинный.

– Это все хранилось наверху, – сказала Нина, а потом примирительно добавила: – Так что это не стоило ни цента.