Уютная кондитерская в Париже

– Ммм, – произнесла Нина. Вообще-то она немного заскучала, разговаривать с затылком Себастьяна то еще удовольствие. К тому же в последние десять минут он почти все время молчал. – А ты?

– Да… хорошо побыть на улице.

– Но?

– Я боюсь показаться неблагодарным, но это скучновато. А от попыток поговорить с тем, кто у тебя за спиной, у меня заболела шея. Ты не возражаешь, если я сам стану крутить колеса? Тогда ты бы смогла идти рядом.

– Как хочешь.

Нина отпустила ручки.

– Ты бы не могла подтолкнуть меня, чтобы я набрал инерцию? Так легче, чем трогаться с места. А вообще-то говоря, – он повернулся к ней с озорным выражением на лице, – мне очень хочется узнать, с какой скоростью может двигаться эта штуковина. Что, если ты будешь толкать меня бегом?

– Ты с ума сошел. – Нина закатила глаза.

– Я серьезно. Очень тебя прошу.

Он умоляюще посмотрел на нее.

– Это неприлично.

Его брови на миг сошлись на переносице, показывая ей, что ему наплевать на приличия.

– Тебе сколько лет?

– Тридцать. Ты трусишь?

Нина на секунду замерла в раздумьях. Никто никогда не смог бы обвинить членов семейства Хадли в трусости. А уж ее – в последнюю очередь. Когда у тебя за спиной четыре брата, ты можешь считать себя в безопасности в любой ситуации. Но было и несколько случаев, когда она и сама демонстрировала силу наравне с братьями. Трусость всегда отступала.

– Я никогда не трушу, Себастьян Финлей, и напрасно ты меня подначивал.

Улыбка витала вокруг ее губ.

– Ты все еще бегаешь?

– Здесь – нет. Не люблю бегать в городе. – Она ухмыльнулась, глядя на него. – Грязи маловато.

– Значит, по-прежнему по пересеченной местности?

– Да, но только не всерьез.

Девчонкой она бегала в соревнованиях за компанию. Ее братья, помешанные на регби, лишь посмеивались над ее пристрастием. Для них спорт означал команду, частью которой они являются. Они никак не могли соотносить себя с одиночеством, а она так никогда и не взяла на себя труд объяснить им, что бег в одиночестве давал ей некоторое личное пространство и возможность побыть наедине со своими мыслями.

– Мне это всегда казалось каким-то проклятием. Ты была такая изящная, аккуратная, но в то же время могла сорваться с места, как этакая крохотная решительная динамо-машина, а возвращалась, словно болотная ведьма, – в грязи от пяток до макушки.

– Болотная ведьма. – Нина рассмеялась чуточку громче, чем было нужно. Она помнила ту фотографию, которую увидела в его квартире. Помнила, как он ждал ее на финише. – Из какой школы волшебства тебя исключили? Бег давал мне возможность делать то, что я хочу. Спрятаться от братьев, которые говорили мне, как я должна поступать. А тут я была самостоятельная, никто мне не указ, тут никого нет, только я. – И он, когда приходил поболеть за нее. Сколько раз? Пять? Нина обманывала себя, потому что точно помнила про пять раз, потому что каждый из этих случаев отпечатался в ее памяти.

И те пять случаев были ее оправданием, когда она решила пойти ва-банк и поцеловать его.

– Ну, так давай. Покажи нам, на что способна, Хадли.

– Ты и вправду этого хочешь?

– Да, мне требуется встряска. Я чувствую себя колючим и словно ударенным пыльным мешком после двух недель бездействия и отсидки в номере. Вокруг почти никого нет. Мы никого не покалечим. И я вижу отличный прямой отрезок.

– Да, но что, если я тебя опрокину?

– Я буду крепко держаться. Или ты все же трусишка?

– Возьми мой пакет.

Она кинула пакет ему на колени и принялась демонстративно закатывать рукава.

– Последний шанс взять свои слова обратно.

* * *

Вероятно, они представляли собой удивительное зрелище, когда мчались по широкой дорожке, а Себастьян кричал:

– Быстрее, быстрее! Не жалей лошадей!

Из-под колес разлетались гравийные камушки, ударяя Нину по щиколоткам. Чтобы набрать хорошую скорость, много времени не понадобилось, и ей пришлось скорректировать свой обычный беговой шаг так, чтобы не биться коленками о спинку кресла, но вскоре она приспособилась и смогла бежать, не думая о посторонних помехах.

Ее разметанные по лицу волосы и довольные выкрики Себастьяна наполняли ее восторгом, придавали больше отваги, и она увеличила скорость еще больше.

– Давай, поднажми! – кричал Себастьян. И снова ей было восемнадцать, а ему двадцать. Нина вспоминала, как им было хорошо вместе, пока она все не испортила. Воспоминания, как и ветер, румянили ей лицо. Вот Себастьян в воскресный день идет с ней на тренировку. Вот Себастьян провожает ее домой после вечеринки и укладывает в постель, чтобы ни братья, ни родители не узнали, как позорно и ужасно она напилась. А ведь потом он ни одним словом не напомнил ей об этом. Неудивительно, что он был ее абсолютным героем. Куда делся тот Себастьян?