Унесенные «Призраком»

— Миссис Коути, с позволения губернатора я пришла проведать выздоравливающих больных и… немного скрасить их досуг. Будьте любезны, проводите меня к ним.

Сиделка смерила ее недоверчивым взглядом, однако возразить не посмела — в конце концов, процедуры уже закончились и начинались часы посещений. Хотя, по правде говоря, посетителей здесь всегда бывало немного, и пациенты, особенно те, кто не мог встать с постели, изнывали от скуки, не зная, чем себя занять. Вряд ли они станут достойными собеседниками для юной благовоспитанной мисс, но… почему бы и нет? Хоть какое-то разнообразие в унылой череде дней, подчиненных строгому распорядку.

…Примерно через час миссис Коути постучала в кабинет доктора Норвуда. Стейн еще ни разу не видел такого странного выражения лица у этой женщины, немало повидавшей на своем веку.

— Идемте со мной, мистер Норвуд, — полушепотом произнесла она.

Они спустились на первый этаж. Еще по дороге Стейн услышал доносящиеся оттуда всплески хохота, сменяющиеся тишиной, в которой звучал выразительный женский голос — или голоса, он сразу не понял. Миссис Коути приложила палец к губам, а потом указала ему на одну из палат, в которой обычно размещалось всего четверо пациентов. Сейчас их здесь было втрое больше — одни примостились на краю чужих коек, другие принесли с собой табуреты. Кроме того, возле входа толпились сиделки, которые при виде доктора виновато переглянулись и отступили, давая ему возможность заглянуть внутрь.

Впрочем, он уже догадался, кого увидит. Но не мог поверить, что все происходит наяву.

— «Жестокость ваша просто непонятна!

А я бы мог счастливой сделать вас…»**

Мэри-Энн Айвор стояла в центре безликой, выбеленной комнаты, словно на театральных подмостках, и солнечный свет, с трудом пробившийся сквозь плотные занавески, окутывал ее фигуру теплым сиянием. Она не просто читала какую-то пьесу, а играла сменяющие друг друга роли, проживала каждую реплику, помогая себе движениями, жестами, мимикой. Вот девушка печально покачала головой: «Счастливой? Вы? От вас мне только горе!», а потом, вмиг преобразившись, многообещающе улыбнулась:

— «Вы ошибаетесь, я докажу вам.

Не любите меня? Ну и не надо:

Коль сердце ваше связано с другим,

То и мое, поверьте, несвободно!..»

Лежащие, сидящие и стоящие вокруг мужчины и женщины следили за ней, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово. Да и Стейн вдруг поймал себя на том, что не в силах отвести взгляд от девушки, которая в эту минуту была кем-то другим… и при этом, как никогда прежде, — собой настоящей. Такой, какой она всегда ему нравилась.

Мэри закончила монолог, обернулась… и, положив закладку между страниц, мягко захлопнула книгу.

— Прошу прощения, но на сегодня достаточно. Продолжение истории хитроумного слуги вы узнаете в понедельник… конечно, если доктор Норвуд не будет возражать.

Все взгляды тут же устремились на него, и Стейну ничего не оставалось, как подтвердить: разумеется, он не против. Ответом ему была улыбка, в которой проскальзывало тихое торжество:

— Благодарю вас, доктор.

Мэри сделала книксен, вышла в коридор и по пути к бельевой ни разу не оглянулась. Сердце ее мучительно сжималось, но радость от новой победы слегка приглушала боль. Ей так хотелось вернуться и пригласить Стейна на свой праздник, но Мэри знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Пусть хотя бы один день пройдет для нее весело и беззаботно — Господь всемогущий, она это действительно заслужила!

Каким бы особенным ни было воскресенье, утро его для всех добропорядочных жителей Сент-Джорджа начиналось одинаково: с посещения церкви. Поэтому еще до завтрака семья губернатора отправилась на литургию, и Мэри сочла добрым знаком возможность принять Святое причастие и отпущение грехов именно в день своего двадцатилетия. Одно только огорчило ее: преподобный Майлз не позволил Кейт участвовать в таинстве евхаристии, сославшись на то, что девушка до сих пор не раскаялась в совершенных грехах и вообще ведет абсолютно безнравственный образ жизни. Для мистера Айвора это заявление тоже стало неприятным сюрпризом: в конце концов, он, пусть и формально, являлся опекуном Кэтрин Маккейн и был обязан следить за ее поведением. Любой ее проступок влиял на мнение общества о нем самом и о его семье — что чрезвычайно опасно, когда имеется дочь на выданье и все еще неженатый сын. Но, поскольку сегодня в доме Айворов устраивали праздник, губернатор решил разобраться со всем этим позже.

— Завтра мы с вами обсудим этот возмутительный случай, мисс Маккейн, — строго сказал он. — А пока — молитесь усерднее о спасении своей беспокойной души!

Кэтрин притихла на скамейке, опустив глаза в Книгу общих молитв и кусая ноготь. И Роберт, сидевший рядом с отцом, не удержался от взгляда в ее сторону. «Вот и расплата за дерзкое поведение, мисс Делаю-Что-Хочу! — подумал он. — Должно быть, вам неприятно чувствовать, как расстроена Мэри-Энн, видеть довольные улыбки на лицах соперниц и слышать ехидный шепоток за спиной. Что ж, вы это заслужили, и я даже рад, что это произошло сейчас, а не тогда, когда вы погибли бы окончательно…»