Unknown

Первой страницей дневника я оста­лась довольна. Хотя на деле, конеч­но, все было совсем не так. Тем ве­чером, после окончания тренировки, я долго бродила вокруг мальчуковой раздевалки, пытаясь понять, когда Шипулин пойдет домой. Потом меня кто-то заметил и спугнул. Я ушла в парк и решила, что посижу в камы­шах у воды и понаблюдаю за дорож­кой. Когда увижу вдалеке Шипули­на — незаметно выйду из камышей и медленно пойду впереди него. Он ходит быстрее, поэтому догонит меня, мы разговоримся, и он прово­дит меня на автобус. Этот трюк я уже проделывала как-то раз, и он срабо­тал — Шипулин не только проводил меня на автобус, но и купил беляш! Так вот, в тот вечер я слишком глу­боко забралась в камыши (а была ранняя весна, было сыро) и прова­лилась кроссовком в вонючую лип­кую зеленую субстанцию. Из-за это­го я разревелась и долго не могла остановиться. Было мало того, что мокро и противно. Оно еще сильно воняло гнилью! А потом вдалеке на дорожке показался Шипулин, но не один, а с тремя пацанами из его группы. И мне пришлось так и си­деть в камышах, потому что нельзя было показаться им на глаза с таким кроссовком. Они спокойно прошли мимо меня, не заметив (было уже темно), а я, еще прорыдав какое-то время, поплелась на свой автобус. Но писать про это в дневнике было стыдно. Если кто-нибудь прочтет, то не захочет читать дальше и не уз­нает, какая я на самом деле отчаян­ная, гордая, таинственная красави­ца-блондинка. Да и. к слову, я не была блондинкой, у меня от рожде­ния серо-русые такие, бесцветные волосы. Но! Я уже написала в днев­нике, что волосы мои светлые, и кар­тинка того, что их треплет ветер, — мне нравилась. Через какое-то время я покрасилась гидроперитом и стала полноправной блондой. Так началась эпоха вранья в дневнике.

Я упивалась литературными оборо­тами, пиздила, если мне не хватало слов, что-то из книжек, делилась фальшивыми фактами и подтасован­ными переживаниями. Но зато днев­ник был идеален. Почти как у Лоры Палмер. Кстати, у нее я тоже спизди- ла одну запись и целиком перенесла в свой дневник — запись совпадала с моей ситуацией: кто-то большой, взрослый и злой мучает меня и хо­чет убить. Так и было. Был в моей жизни один большой, взрослый и злой убийца моего детства, мамин муж, мой второй по счету отчим. Но я так боялась написать о нем впря­мую! Невозможно было себе пред­ставить, что некие будущие биогра­фы находят мой дневник и читают всю правду о том, что делает со мной этот человек. Нет! Нет! Нет! Только не это! На такое вскрытие я была не­способна. Пусть будущие биографы читают в моем дневнике обрывки дневника Лоры Палмер.

Поэтому про свой «первый раз» я тоже беспощадно соврала. Я под­робно, используя метафоры из рома­нов «Французский напиток любви» и «Рабыня страсти» описала свой пер­вый секс. Упивалась романтизацией и даже демонизацией самой себя как роковой женщины. И все это не име­ло ко мне и к моему настоящему «пер­вому разу» никакого отношения! Там был описан другой человек, там все было взаимно, неспешно, сладостно. Короче, запись была нестыдная, хорошая. Возвышающая читателя, можно даже так сказать, на высоты добра и любви. Альтернативная ре­альность, сладкий сон, ни слова не­лицеприятной правды.

Спустя пару дней по закону подло­сти мой дневник прочла моя мать. На кухне, за лепкой пельменей, она завела со мной издалека разговор о том, что вообще происходит между мужчиной и женщиной, когда они влюбляются и бла-бла. Я сразу просекла, что мать читала дневник, и приперла ее к стене. Она созна­лась: «Да, прочла. И хочу тебя спро­сить — это правда? Ты уже не дев­ственница? Ты встречаешься с этим прекрасным парнем, про которого написала?» (с Сашкой Шипулиным) Я ответила, что да, истинная правда. Мы поплакали немного над моей не­винностью. Я сказала, что хочу за него замуж, мать одобрила мой вы­бор (это очень странно, мне было 14 лет), она, видимо, понимала, что я тоже созрела, тем более что я это написала на первой странице своего дневника.

Короче, доиграв роль юной невесты, упавшей в объятия любви и страсти, я пошла в свою комнату, закрылась там на замок и стала перечитывать дневник. Нет, все ровно. Нигде не спалилась. Ни слова правды. Фух. Что сделалось бы с моей мамой, если бы я написала все, как было на са­мом деле? Даже интересно, что с ней сделалось бы? Она убила бы его? Меня? Себя? Сошла с ума? Уда­рилась бы в православие? Плакала бы? Разлюбила бы меня?

А может — защитила бы меня? Об­няла бы меня? Увезла бы меня? Спрятала? Нет, это вряд ли. Вряд ли. Даже фантазировать, что было бы, если бы мать узнала правду, — не­выносимо. Да и зачем? Все обо­шлось! Я дальновидна и хитра. Я знала о том, что читатель рано или поздно объявится и перед ним нель­зя ударить в грязь лицом.

Меня несло.