Unknown

Особая привязанность и симпатия, но с признанием дилемм, которые может породить привязанность. Это основное противопоставление было развито Фрейзером (Fraser, 1989) в более широкую политическую критику "гендерной слепоты" хабермасовской позиции. Вслед за Гиллиган (1982) Бенхабиб (1992) попытался переосмыслить хабермасовскую этику дискурса, чтобы обеспечить универсальную этическую перспективу, основанную на конкретной, ничем не ограниченной встрече; в то время как Янг (1990: 156-191) утверждал, что универсальная перспектива не является разумным ожиданием и что остановка в принятии решений перед лицом пристрастности и различий сама по себе может быть справедливым результатом.

 

ИНСТИТУТЫ И ЭТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Предполагается, что деонтологическая этика или принципы распределительной справедливости, основанные на монологических рассуждениях в духе Канта (1956) и Ролза (1972), находят непосредственное применение в различных институциональных контекстах, будь то в качестве руководства для социального законодателя или в дискуссиях системного специалиста, рассматривающего этические результаты предлагаемого проекта. Хабермасовский процедурный подход действует более тонко, ограничивая формы дискурса, допустимые между теми, кто вовлечен или затронут любым предлагаемым изменением институциональных механизмов, если результат должен быть признан этически приемлемым. Эта тонкость порождает трудности в применении процедур этики дискурса в конкретных ситуациях, в которых - если использовать категории социального действия Хабермаса - коммуникативное действие переплетается со стратегическим. Существуют две основные методологические реакции на эти трудности. Первая, которую Хабермас считает средством, с помощью которого системные императивы могут быть поставлены под контроль жизненного мира (Habermas, 1992), заключается в поощрении создания "публичных сфер" дискурса, которые функционируют вне институционализированного стратегического действия (Habermas, 1984). В качестве подтверждения этого предположения Хабермас указывает на различные исторические прецеденты (см. Calhoun, 1992). Второй, признанный Хабермасом активным в парламентских и юридических дискуссиях и поддерживаемый критическими системными мыслителями (см., например, Ulrich, 1983), заключается в операционализации ограничений коммуникативного дискурса в ситуациях, когда реализация власти или ограниченность ресурсов не позволяют вести идеально открытую дискуссию. Однако общим для обоих этих направлений является предположение о том, что в свободно формирующихся публичных сферах или контролируемых дискурсах имеет смысл выявлять ориентацию на общественное благо, причем такое общественное благо, которое может быть обобщено и стать предметом всеобщего консенсуса.

С точки зрения коммунитаризма, возможность достижения работоспособного консенсуса в результате дискуссии, ведущейся в условиях дискурсивных ограничений Хабермаса, обусловлена легитимирующими ее либеральными допущениями. Проблема заключается не просто в создании механизмов, позволяющих выявлять и реализовывать общественное благо, а в существовании унитарного общественного блага. Если представления об общественном благе столь же разнообразны, как и личные представления о хорошей жизни, то нет оснований полагать, что рациональные дебаты, какими бы затяжными и с широким участием они ни были, приведут к консенсусу. Если признать этот факт, то теряется возможность определить какую-либо нейтральную процедурную позицию, которую мог бы занять агент, выступающий в беспристрастной роли судьи или посредника. Вместо беспристрастности коммунитарист должен стремиться к созданию условий для формирования моральных сообществ, которые со временем выработают согласованную этическую позицию. Если сообщества небольшие и органичные, характеризуются высокой степенью участия граждан, то предполагается, что в них сформируется целостная этика, конкретная и частичная, как в древних Афинах, которая заполнит этический вакуум процедурного нейтралитета (см. Borgmann, 1993). Системная практика, основанная на коммунитарной этике, должна была бы отказаться от методологической позиции в пользу экспериментов с партисипативными структурами и формирования конкретных нормативных моделей (см., например, эксперименты с участием в Патеман, 1970).