Упражнения

– Было три часа пополудни. Я предложила сделать ей сэндвич. А она попросила только стакан воды. Еще я сказала, что отец вернется через пару часов и что он до смерти хочет ее увидеть. И зачем только я брякнула ей эту глупость. Но он за нее очень переживал. Она сказала, что ей нужно поговорить только со мной. Мы поднялись наверх и зашли в гостевую спальню. Она закрыла дверь. На тот случай, сказала она, если нам кто-то помешает. Я села на стул, она на край кровати. Я сильно нервничала, и когда она это заметила, то успокоилась. А потом все мне выложила. Она была в нашем старом доме, в шале в Мурнау. Жившие там люди разрешили взглянуть на ее детскую спальню. Оставили ее там одну. Она рассказала, что села на пол и расплакалась – тихонько, насколько могла. Ей совсем не хотелось, чтобы к ней пришли нынешние жильцы и начали спрашивать, все ли у нее в порядке. А у нее все было не в порядке. Она несколько раз это повторила:

«У меня все не в порядке, Mutti[89]. Ни тогда не было, ни сейчас. Никогда не было».

Я сидела как громом пораженная. Я сочла, что сейчас полетит камень и в мой огород. Мне ничего не оставалось делать, как только его ждать. И потом она швырнула его. Она произнесла фразу, которая, как ты сразу понимаешь, долго вынашивалась, формулировалась, мысленно оттачивалась долгими бессонными ночами или во время многочасовых сеансов психотерапии. Она ходила к психиатру?

– Нет.

– Она сказала мне: «Mutti, я росла в тени, в холодной тени твоего разочарования. Все свое детство я жила во власти ощущения твоей неудавшейся жизни. Во власти твоего ожесточения. Из тебя не получилось писательницы. О, это было ужасно. Ты не стала писательницей! Вместо этого ты стала матерью. Тебе это не было ненавистно. Ты просто смирилась с этим. Но ты с трудом могла вынести такую второсортную жизнь. Думаешь, ребенок этого не замечает? Ты, конечно, никогда не хотела второго ребенка, правда? А мужчина, за которого ты вышла замуж, изменился, стал не тем, кем казался раньше. Еще одно разочарование, которое ты не могла ему простить. Тебе была суждена куда более счастливая судьба, а этого не случилось. И ты ожесточилась, стала душевно скупой и завистливой к чужим успехам».

Она затихла, а я сидела и ждала продолжения. Глаза у нее были полны слез. А потом она сказала, что в детстве и в подростковом возрасте ни разу не видела меня счастливой, по-настоящему счастливой. Я, по ее мнению, никогда не могла расслабиться. Никогда не радовалась, что мы есть друг у друга. А я и не могла, ведь я считала, что обманута жизнью. Так она выразилась. Betrogen[90]. Я никогда не умела расслабляться, радоваться и любить жизнь, которую я делила со своей дочкой. И поскольку она меня любила и была рядом со мной, она и себе никогда не позволяла быть счастливой. Ведь для меня это было бы вторым предательством. Вместо этого она следовала моему примеру во всем, копировала меня, стала мной. Она тоже была обижена на жизнь. Все никак не могла найти издателя, пожелавшего бы опубликовать две ее книги. Ей тоже не удалось стать писательницей. Ей тоже…

Джейн осеклась и почесала лоб пальцем.

– Не знаю, надо ли тебе это рассказывать.

– Рассказывайте!

– Ладно. Она тоже обманулась в браке. Она считала тебя блестящим представителем богемы. Ее соблазнила твоя игра на фортепьяно. Она решила, что в тебе есть вольный дух. Точно так же, как я считала Генриха героем Сопротивления и думала, что таким он и останется. Но ты ввел ее в заблуждение. «Он фантазер, Mutti, он не может ни на чем сосредоточиться. У него в прошлом есть какие-то проблемы, о которых он даже вспоминать не хочет. Он не может ничего добиться. И я тоже не могу. Вместе мы тонули. Потом появился ребенок, и мы стали тонуть еще быстрее. Никто из нас не мог ничего достичь. Ты же сама меня учила: ребенок – вторая лучшая в жизни вещь. И даже не вторая. И мы даже обсуждали второго ребенка, потому что единственный ребенок – это самая печальная вещь в мире. Разве не так, Mutti?»

Тут она встала, я тоже. И она добавила:

«Вот что я хотела тебе сказать и зачем приехала. Постарайся отнестись к этому как к хорошей новости. Я ухожу от него. И от ребенка. Нет, не говори ничего. Ты думаешь, мне не больно? Но мне надо сделать это сейчас, пока есть возможность. Я также ухожу от тебя. Я отказываюсь идти по твоим стопам».

Теперь она чуть ли не перешла на крик:

«Я не хочу утонуть! Я собираюсь спастись. И попутно я могу даже спасти тебя!»

И тогда я брякнула очередную глупость. Просто не смогла в такой момент придумать ничего лучше. Наверное, хотела дать ей полезный совет, проявить доброту и материнские чувства. Слова вылетели, прежде чем я смогла удержать язык за зубами. Я сказала или начала говорить что-то вроде:

– Дорогая, ты хоть понимаешь, что многие матери в первые месяцы после рождения ребенка впадают в депрессию?

Она вскинула обе руки, то ли чтобы признать свое поражение, то ли чтобы заткнуть меня. Она была пугающе спокойна.

«Замолчи, – сказала она. – Прошу тебя, замолчи».