Усадьба ожившего мрака

– Можно и так сказать, – согласился дядя Гриша. – Ребята вам в подробностях расскажут, а мне пора.

Сева обернулся, посмотрел на него снизу вверх.

– Куда? – спросил Влас Петрович.

– Я за Лидой. – Дядя Гриша снова подошел к окну, слегка отодвинул гардину, всматриваясь в мутную темноту за окном. – Стелла, когда придет эта ваша гримерша?

– Договорились к двенадцати. Она еще должна принести реквизит. Вам нельзя уходить, Григорий! По всему городу патрули, вас могут арестовать.

– Не волнуйтесь, несравненная! – Дядя Гриша широко улыбнулся, вот только глаза его остались грустными. – Меня не арестуют, я фартовый. Маленькая просьба. – Он снова улыбнулся. – Вдруг вы знаете, где живет этот… где живет Вольф?

Стелла ничего не ответила, молча вышла из комнаты, но очень быстро вернулся с клочком бумаги в руке.

– Вот адрес, – сказала, протягивая клочок дяде Грише. – Насколько мне известно, большинство немецких офицеров предпочитает селиться в центре, но Вольф выбрал окраину. Я представляю, как выглядит тот дом, но, наверное, не смогу вам объяснить, как до него добраться.

– Мне достаточно адреса. – Дядя Гриша сунул бумажку в карман. – Ну, я пошел… – Сказал и, не дожидаясь других возражений, решительным шагом вышел из комнаты. Спустя мгновение почти беззвучно открылась и тут же закрылась входная дверь.

– Сумасшедший дом какой-то, – сказала Стелла, зябко кутаясь в шаль, а потом требовательно спросила: – Ну, так кто расскажет мне про этого вашего Горыныча?

* * *

Снаружи уже занималось утро. Двор заливал мутный, наполненный весенним туманом свет. Григорий замер, прислушался, поднял воротник пальто и нырнул сначала в сумрачную тьму, а потом и в поток. Он не пытался взять след. Раз не получилось в лощине, значит, не получится и здесь. Нужно попробовать иной способ, нужно использовать свою человеческую суть и человеческие мозги. Есть место, куда Вольф непременно придет. Место, куда приходят все после работы, забав или… охоты. Если Григорию повезет – а он ведь фартовый! – то искать Вольфа не придется, он уже окажется на месте. И тогда главное – сдержаться, не разорвать эту тварь на клочки до тех пор, пока тот не расскажет, что сделал с Лидией. Он сдержится, он постарается быть терпеливым. Ради Лидии постарается, ради тех, кого Вольф уже замучил.

Город помогал, стелил перед Григорием туманы, строил туннели из теней, прятал от немецких патрулей. Город так же устал от оккупантов, как и его жители. Григорию это было на руку. Он двигался быстро, почти без заминок. В потоке рассудок его был холоден и спокоен. Вот бы и остаться таким бездушным. Какой великий соблазн – отказаться от своей человеческой сути ради этого покоя!

Мысль была такой яркой, что заставила Григория остановится и вынырнуть из потока, а потом еще и отхлестать себя по щекам. Никогда! Никогда нельзя позволять себе вот это упыриное! Он человек! И он будет оставаться человеком столько, на сколько хватит его сил и фарта! А поток… поток давал ему силы, но забирал человечность.

– Я человек, – сказал Григорий яростным шепотом. – Слышишь ты меня?

Он и сам не знал, к кому обращается, но ему было важно услышать собственный голос, убедиться, что это все еще он – Григорий.

Ему никто не ответил, но стало легче. Надолго ли? Он не знал и собирался выяснять. Нам бы день простоять, да ночь продержаться! Вот такие у него сейчас планы.

Поток принял его в свои прохладные объятья, как только он справился с полыхающей в груди яростью. Да, в потоке стало легче, но ярость никуда не делась. Он лелеял ее, берег как попавший в ненастье путник бережет слабый огонек костра.

Стелла была права, Вольф жил на самой окраине в стоящем на отшибе доме. Дом этот некогда принадлежал местному купцу и был щедро украшен вульгарной лепниной, которая не могла скрыть того факта, что дом нуждался если не в ремонте, то в надлежащем уходе. Так гулящая женщина пытается замаскировать морщины и следы побоев румянами и губной помадой. Становится только хуже, и все это видят, и все это знают. Кажется, даже она сама. Дом точно знал, что лепнина его не красит, оттого и кутался в рассветные сумерки, оттого и закрывался от мира перекошенными ставнями. Все его окна были закрыты, потому дом казался заброшенным. Какой человек выберет для жизни такое странное место? Вольф производил впечатление франта, привыкшего к роскоши, но его жилище говорило об обратном.

Григорий замер, словно напоролся на невидимую преграду. Но это была не преграда, это был тонкий флер лесных трав. Тех самых трав, которыми Лидия ополаскивала свои волосы. Флер этот был едва различим, его перебивал густой запах уже свернувшейся крови.

Зашумело в ушах, а мир вокруг вдруг сделался багряно-черным. И клыки… те самые клыки, которые он так тщетно пытался разглядеть в отражении в зеркале, кажется, тронулись в рост, вызывая щекотный, раздражающий зуд. Наверное, именно это чувствуют дети, когда у них режутся зубки. Вот и у него… режутся. Так невовремя, так опасно…