Усадьба ожившего мрака

Еще одна расплата за длительное пребывание в потоке – нестерпимый, неутолимый голод. Кто бы ему раньше объяснил, кто бы предупредил, что вот так оно будет… Григорий стиснул зубы, останавливая, обращая вспять эту чудовищную, нечеловеческую трансформацию. Он яростно зарычал и замотал головой, прогоняя шум из головы.

– Тварь я дрожащая или право имею? – спросил сам себя злым шепотом.

Ответом ему стало лишь его сиплое, непривычно частое дыхание. Но отпустило. Клыки сделались прежними. Он специально провел по ним языком, убеждаясь, что с челюстью и человечностью его все в порядке. Пока в порядке.

– Значит, пока не тварь, – сказал сам себе и присел на корточки перед только-только взошедшей, но уже примятой грубым солдатским сапогом травой.

Теперь он отчетливо видел след. Один след – мужской. Но вот этот флер лесных трав… Он не мог ошибиться, он запомнил его еще там, в партизанском отряде.

И снова на помощь пришла человеческая часть его натуры. След, может быть, и один, но прошли тут двое. Вольф нес Лиду на руках. Вот и каблук вдавился в землю глубже положенного. Потому и вдавился, что их было двое.

Почему Лида не шла сама, почему ее нужно было нести, Григорий думать себе запретил. Он разрешил себе одну единственную мысль. Если Вольф принес Лиду в свое логово, значит, она еще жива. Вот за эту мысль нужно цепляться, вот этой надеждой себя подбадривать и подстегивать! А все остальное потом. Он со всем разберется, когда придет время.

На щербатые ступени бывшего купеческого дома Григорий шагнул с первыми настоящими рассветными лучами. Шагнул, замер, прислушался, осмотрелся. На двери висел замок. Не ржавая никому ненужная рухлядь, а новый добротный механизм, почти такой же, что по приказу фон Клейста установили в водонапорной башне. Григорий замок подергал, остывший за ночь металл приятно холодил разгоряченную кожу. Ему вдруг подумалось, что при большом желании сломать замок получится и голыми руками. Сломать, может, и получится, а вот вернуть потом в исходное состояние не выйдет. Поэтому он порылся в кармане, вытащил отмычки, с которыми никогда не расставался, снова прислушался. Изнутри не доносилось ни звука, но на всякий случай он прижался ухом к двери. Снова тишина, но это ровным счетом ничего не значило. Дом большой, комнат много, нужно быть предельно осторожным, несмотря ни на что.

Замок поддался быстро. Каким бы мудреным ни был его механизм, но Григорий был умнее и ловчее. Дверь открылась беззвучно, кто-то предусмотрительно хорошо смазал петли. Что это? Любовь к порядку или какая-то особенная предосторожность? Раздумывать Григорий не стал, переступил порог.

В доме было тихо, пыльно и холодно. Температуру он нынче ощущал как-то иначе, чем раньше, но осознание того, что в доме давно не топили, было четким. Не топили, не прибирались, не жили…

Двигаться бесшумно Григорий научился давно, кажется, целую вечность назад. Поэтому ни одна половица не скрипнула под его ногами, когда он медленно, стараясь ничего не упустить, обходил комнату за комнатой. Через заколоченные ставни внутрь почти не пробивался свет, но и того, что пробивался, хватало, чтобы понять, что дом нежилой. Пыль на полу, почти полное отсутствие мебели, отвалившаяся со стен штукатурка, почерневший от времени и копоти лепной потолок, отбитые изразцы на некогда нарядном печном боку, следы от давно исчезнувших картин на выгоревших, утративших цвет обоях. Ничего полезного, ничего важного. Никого.

Григорий остановился в центре просторной комнаты, которая некогда, наверное, служила бальным залом, колупнул носком сапога обшарпанный паркет, закрыл глаза, сосредотачиваясь.

Ничего и никого, но запахи есть. Едва различимый травяной, резкий одеколона, дурманящий кровяной. Они были здесь, они заходили в дом. Заходили, а потом что? Постояли, полюбовались лепниной и ушли?

– Слишком много человека, – сказал Григорий сам себе. – Слишком много человека, дружок. Давай-ка выпускай упыря.

Губы сами собой растянулись в ироничной усмешке, а десны снова зазудели. Григорий не шевелился. Он ловил оптимальным баланс между человеческим и нечеловеческим. Такой баланс, который сделал бы его сильнее, хитрее, зорче и яростнее, но оставил бы контроль.

Получилось не с первого раза, но все-таки получилось. Окружающий мир стал четче, словно начавшая проявляться фотографическая карточка. Запахи сделались острее. Звуки громче, а клыки так и остались человеческими.

– Где же ты, Лида? – спросил Григорий тишину, и тишина неожиданно ответила не то шорохом, не то стуком откуда-то снизу.