Усадьба ожившего мрака

Может быть и послышалось, но проверить стоило. Сейчас, когда баланс был найден, мешанина запахов начинала мешать и сбивать с толку. Теперь он почти осязал следы Вольфа. Беда в том, что следов этих было слишком много. И по дому, и по вот этому некогда бальному залу Вольф метался, как тигр в клетке. Вот эта выбоина в стене – это от его кулака. А вот эта – от пули. В бальном зале исходили яростью. В бальном зале стреляли. Нет, не по людям. Слава богу, не по людям! Но стреляли, усмиряли то, что не получалось усмирить другим путем? Выпускали пар и яд?

– Тихо-тихо… – Григорий медленно повернулся вокруг своей оси. Поток завернулся вокруг него невидимым вихрем, ероша уже изрядно отросшие волосы. – Сейчас все решим…

Из бессмысленной мешанины следов он выцепил один – самый свежий, самый яркий. Выцепил и больше не отпускал. След вывел его сначала в столовую, потому в кухню, а потом в клетушку без окон, которая в былые времена служила для хранения кухонной утвари и припасов.

– Дальше что? – Григорий остановился посреди клетушки. – Куда теперь, мистер Шерлок Холмс? Что говорит ваш дедуктивный метод?

Тихо, пусто, грязно. Пожалуй, чуть больше грязи, чем в остальных комнатах. Может быть, потому, что там какой-никакой паркет, а тут потемневшие от времени доски с забившейся в глубокие щели вековой грязью.

Вот только грязь была не везде. И не нужно быть упырем, и не нужен никакой дедуктивный метод, чтобы увидеть эту разницу. А если присмотреться, то можно разглядеть очертания люка. Вот тут грязь в щелях, а тут просто чернота и пустота. А вот тут зазор, в который можно просунуть что-нибудь достаточно узкое и достаточно крепкое. Григорий огляделся и тут же нашел то, что искал. В самом углу, почти неразличимый в темноте, стоял прислоненный к стене ломик.

Ломик удобно лег в ладонь, в ноздри шибанул запах одеколона. Григорий скрежетнул зубами – не упыриными, а пока самыми обыкновенными, человеческими. Перед внутренним взором тут же встал другой люк – металлический и круглый, закрывающий черное жерло водонагревательного котла. В это мгновение человеческого в Григории стало куда больше, чем упыриного. Непростительно больше! Расслабляться нельзя ни на секунду! Расслабляться нельзя, а фарт свой нужно использовать по максимуму. Хоть бы даже и упыриный. Григорий поудобнее перехватил ломик, приблизился к люку, пробежался пальцами по щели, нащупывая тот самый необходимый для создания рычага зазор.

Люк был тяжелый, сделанный не из сосновых, как показалось на первый взгляд, а из дубовых досок, каждая из которых была в три пальца толщиной, но поддался неожиданно легко. Видать, нужно сказать спасибо балансу. Тому самому балансу, который скоро окончательно заменит ему человеческий фарт. Отложив в сторону ломик, Григорий ухватился за край люка обеими руками, отодвинул в сторону, заглянул в образовавшийся пролом.

Вниз вела достаточно крутая и достаточно устойчивая деревянная лестница. На какую глубину? Он не знал, не настолько хорошо он видел. Но остроты зрения хватило, чтобы увидеть одиноко лежащий на полке электрический фонарик. И ломик, и фонарик были неслучайными вещами в этом странном доме. Но куда более неслучайным был вот этот люк в полу.

Григорий взял фонарь в левую руку, лом переложил в правую, посветил вниз. Оранжевый луч высветил основание лестницы и клочок земли метрах в четырех внизу, все остальное по-прежнему тонуло в темноте. Но он был на правильном пути. Лесные травы и запекшаяся кровь… Удары сердца, слишком частые для него, но слишком редкие для человека…

– Лида? – позвал он шепотом, силой заставляя себя оставаться у люка. – Лидия, ты здесь?

Она была там, он знал это наверняка. И так же наверняка он знал, что может не справиться. Потому что упыриного в нем вдруг стало в разы больше, чем человеческого, потому что сейчас он был тварью дрожащей. Голодной тварью… И женщина, которая, возможно, в эту самую минуту умирала в погребе, рядом с ним нынешним находилась в огромной опасности.

Григорий сглотнул колючий ком, задом отполз от люка. Он полз пока не уперся в стену, прижался к ней спиной, несколько раз с силой ударился затылком, вышибая из головы все эти страшные, нечеловеческие мысли, принялся шарить в карманах в поисках папирос. Как-то враз забылось, куда он засунул пачку, искать пришлось долго. А когда нашел, пришлось возиться со спичками, чтобы разжечь.

Папиросу он прикусил клыком, острым упыриным клыком, который больно, до крови расцарапал щеку. От вкуса собственной крови и папиросного дыма в мозгу немного прояснилось, но легче не стало ни на грамм. Он не сможет, не найдет в себе силы спуститься в погреб. А если спустится, то не найдет сил, чтобы сдержаться. Упыриное рвалось из него, разрывая кожу, вспарывая десны, застилая красным глаза.

– Тварь я дрожащая… – Он сделал глубокую затяжку, закашлялся как столетний старик. – Тварь я дрожащая или право имею?..