Усто Мумин: превращения

«Стали мы помогать ему: я ботинки вычистил, шнурки подналадил. <…> Александр Николаевич приготовил штаны, рубашку и прочее. Не любил он нагружать жену своими просьбами. Многое делал сам. Когда он оделся, все выглядело сносно, кроме штанов — идти в них было нельзя. Что же делать? Художник оглядел свою мастерскую. Стоял у него для работы натюрморт — на фоне большой черной простыни (он очень любил черный цвет!). Тогда Александр Николаевич хлопнул себя по лбу, снял эту простыню, один конец заложил за пояс, обтянул вокруг себя и свободный конец перекинул через плечо. Одел черный берет жены и встал перед нами как „черный рыцарь“ — поэт, художник прошлых времен — красивый, загорелый, с подковой на левой руке (он носил ее как браслет, как символ любви и верности своей жене). Мы единогласно одобрили его костюм. Александр Николаевич сказал: „Ну, если мои эскизы одобрят, так и останусь в этом костюме навсегда!“ Эскизы были приняты. Приняты хорошо, с восторгом, и Волков, всегда верный своим словам, остался в этом костюме. Вот так и появился знаменитый волковский костюм, в котором все его знали. <…> Летом в жару Волков не носил свой „знаменитый“ костюм. Летом он ходил в коротких трусах, легкой рубашке-безрукавке с поясом — вечная подкова на левой руке — неизменный берет и ботинки. Мускулистые, крепкие, загорелые руки и ноги не нуждались, чтобы их нужно было скрывать — они были красивы»[308].

Однажды Волков и Карлов пошли на этюды в горы Чимган. Шли туда два дня. Волков, забравшись на вершину одной из гор, запел.

«У Волкова был красивый голос и прекрасный музыкальный слух. Кто присмотрится к его вещам всем сердцем, с добрым вниманием, тот заметит, что все они музыкальны — все они „звучат“. Правильная о нем шла молва, что это был единственный художник, который мог нарисовать „скрип арбы“ и „запах дыни“ — это действительно было так»[309].

Волков читал лекции по композиции в художественной студии Клуба им. Кафанова, не без влияния которых все студийцы были убежденными художниками нового, левого искусства. Художников тогда делили на две группы: правые — реалисты и левые. После рассказов Волкова о его встречах с Маяковским поэт для студийцев стал образцом борьбы за все новое. Его цитировали, завидовали его желтой кофте, пишет Карлов. За эти левые вкусы и настроения молодых художников не просто прорабатывали, а иногда и били. Они гордились своими синяками как медалью за доблесть.

Одна из первых выставок Волкова проходила в здании университета в центре города, рядом со Сквером революции. Два этажа были заполнены работами мастера. В один из выставочных дней во дворе университета было назначено обсуждение экспозиции, которое продлилось до глубокой ночи и закончилось потасовкой. Все кричали, хуля или хваля художника. Недоброжелатели пришли с оттопыренными карманами и палками, по команде своего лидера, художника Горского[310], пустили в ход принесенные фрукты, овощи, яйца и камни. Схлестнулись горсковцы и волковцы — состоялась битва во имя нового искусства.

В Ташкенте 1920-х художники собирались на квартире у Ивана Семеновича Казакова на ул. Пушкинской, 26, — приходили к нему Усто Мумин, Волков, Бурцев[311], Гринцевич^{46}, Карахан^{47}, Гуляев[312], Бурэ, заезжал из Самарканда Беньков^{48}.

Карлов вспоминает: