Утешение красотой. Как найти и сберечь прекрасное в своей жизни

Красота наполняет нас, делает нас смиренными, счастливыми, тревожными, любящими и печальными перед лицом преходящего массивного изобилия. Когда моя подруга В. вернулась из Афганистана в Германию – совсем молодая, но уже испортившая здоровье месяцами непрерывных путешествий пешком, в автобусах, поездах и автостопом, – она быстро попала в клинику. Прежде красивая женщина превратилась в истощенную частичку себя, с плохими анализами крови и сильно поврежденной печенью. Ее поместили в маленькую уродливую одноместную палату, подальше ото всех, опасаясь, что она могла привезти неизвестных паразитов из неизвестной страны. Взглянув на бледно-зеленые стены палаты, способные испугать даже здорового человека, моя подруга мгновенно испытала приступ тошноты. Она без лишних слов схватила пестрые ткани, привезенные ей из Афганистана, и развесила по стенам. «Это выглядело так красиво», – вспоминает она с восторгом сегодня, полвека спустя. Одна ткань выделялась богатым орнаментом, другая, вышитая, была из прозрачного, переливающегося красным тончайшего шелка. При малейшем дуновении ветерка по стене пробегала нежная красная волна, принося жизнь в ее пустую палату и пробуждая в ней все образы и запахи путешествия. В этот момент моя больная, но счастливая подруга представила себя на рынке тканей, ощутила знакомые запахи в носу и знакомые голоса в ушах. Она нуждалась именно в этом, в комфорте красоты.

Она красиво оделась. Так же красиво, как одевалась всегда. «Там, в палате, – вспоминает она, – это было жизненно необходимым». Ей было просто необходимо вооружиться против унылости окружающей обстановки и холодности врачей. Они злились на себя. Злились, потому что не нашли причину ее плохого самочувствия, и неоднократно упрекали ее за то, что она вообще отправилась в это путешествие. «Что делать молодой женщине в Афганистане? Можно представить, что из этого выйдет».

Оставаясь в клинике, она продолжала носить богато расшитые белые халаты поверх широких штанов. Она ходила в ослепительно пестрых жилетах, с цепочками на шее и черной подводкой на глазах. Она вплывала в немецкие процедурные кабинеты в образе экзотической белой женщины.

«Я не хотела никого провоцировать, – вспоминает она, – но я должна была сделать себя красивой. Мне нужны были красота, шарфы, халаты. Они были моим спасением, бальзамом для моих нервов и лекарством от страха перед тем, что я действительно могу быть больна».

В клинике ее восприняли как ходячее оскорбление, отреагировали на нее со злобной мелочностью, воспротивились этому приливу красоты. «Вы ведь в больнице, а не на базаре!» Они не понимали, как живое желание может облегчить тяжесть больничной палаты. Не понимали, что тоска требует выражения. Хотели загнать разноцветного искателя приключений в монотонное однообразие. Не знали удовольствия и риска красоты. Возможно, они даже боялись ее, ведь такая жажда красоты могла привести к беспокойству среди других пациентов.

Вновь и вновь красота закрывается и отгораживается, боясь обнаружить свою внутреннюю сущность.

«Как же я исцелюсь в этих жестоких условиях?» – спрашивает меня подруга.

На древнееврейском языке (языке Ветхого Завета) и на древнегреческом (языке Нового) слово «благодать» означало также милость и красоту. Конечно, речь шла скорее о том, чтобы увидеть красоту Бога в его благодати или Бога в благодати красоты. Но даже такие неверующие, как я, могут уловить связь: красота может дарить нам благодать комфорта, минуты легкости или даже освобождение от сдерживающих нас рамок. Что происходит со мной, когда я ощущаю красоту? Прихожу ли я в себя, погружаюсь ли в себя или теряю себя и блаженно от себя ускользаю?

В своем интервью замечательный пианист Менахем Пресслер, на тот момент уже очень пожилой человек, рассказывает о желании, о стремлении к красоте и вспоминает о том, как она переполняла его в годы студенчества.

«И когда я играл адажио со всей любовью и преданностью, на которые был способен, я вдруг потерял сознание… Я упал на пол. Мой учитель помог мне подняться и сказал: “Успокойся, мальчик”. Я был совершенно спокоен. Красота, выраженная Бетховеном, вдруг оказалась внутри меня, такая сильная, такая невероятно сложная. И такой она остается до сих пор».

А если я не падаю в обморок, когда слышу, вижу красоту или читаю о ней? Значит, я немое, толстокожее и холодное существо? Может, я недостаточно проницательна и чувствительна, чтобы осязать и распознавать красоту? Может, я просто не могу впустить в себя ее благодать?

Иногда я чувствую себя подавленной пафосом красоты и тоскую по ее однообразию: по плоской, сухой земле без поэтических холмов или могучих гор, по пасмурному небу или мокрому серому полю. В такие дни я хочу гулять по тихим улицам с маленькими простыми домами, а не заходить в богато украшенные, гордые церкви. Я хочу слышать дрозда или петуха, а не симфонию с большим количеством духовых. Не ищите красоту в том, от чего захватывает дух, – ищите ее в том, что позволяет дышать.