«Уцелевший» и другие повести

Когда я спускаюсь к себе в подвал вниз по лестнице, у меня соскальзывает нога, что-то неприятное происходит, и нога начинает болеть. Я включаю в коридоре свет, скидываю ботинки не развязав шнурков, снимаю дубленку и кидаю ее на тумбочку. Неверно заценил, и дубленка сразу же сползает на пол. А свет я ей с ботинками уже выключил!

Что-то во мне свербит и заставляет вспомнить, что в холодильнике у меня стоит початая бутылка водки. Это свербит во мне. Но я сейчас уже настолько плохо соображаю, что меня пугает сама мысль дойти до холодильника и налить себе водки. У меня сегодня переизбыток информации, эмоций. Я не могу ни о чем думать, меня одновременно тянет в разные стороны. Я падаю прямо в одежде на кровать, ступни у меня свешиваются… Юля-Юлечка-Юляша, Юлия Александровна – как же мне тебя такую теплую взять-то?

У меня сегодня День рождения…

Эпилог

…Я выхожу в сени и чувствую, что сегодня особенно как-то холодно. Открываю дверь на улицу и вижу, что выпал первый снег. Конец октября – в принципе, уже пора. Сейчас я осознаю, что сплю, и поэтому мне так спокойно и интересно смотреть свой сон. И во сне, как это часто бывает, свежесть и холод от первого снега неестественно четкие.

– Рома, а ну-ка быстро в дом, бушлат надень! – кричит мне из дома Бабаня. Я про себя ухмыляюсь, потому что мозги сейчас во мне взрослые, а выгляжу я как 8-летний мальчик. Иду в дом, снимаю с гвоздя тяжелую телогрейку, надеваю. Она пахнет пылью и запахом нашей родни.

…Рядом с нашим домом высокий луг. Трава в инее. Мы с Бабаней на корточках раздвигаем подмороженную траву, ищем землянику. Вот они, буро-зеленые листья; ягоды – видимо, подверженные влиянию наступающей сегодня зимы, – не красные, а розовые с белым. Краем сознания я понимаю, что сейчас на нашем лугу не может быть земляники, что октябрь, но мне кто-то сейчас дал знание, что это особый зимний сорт. Я не удивляюсь и доволен этим.

Заброшенная усадьба деда Клюка там, где кончается луг. Когда он был жив, у него был лучший во всей деревне сад. Сейчас давно уже все одичало. Вишни и груши сошли, мы с Бабаней идем за антоновкой. Я залезаю на яблоню, трясу ее, насколько хватает сил, Бабаня собирает большие желто-зеленые яблоки в мешок. Когда я не трясу, я смотрю на наш дом, на пруд за ним, на дремлющие дома соседей. Из труб некоторых домов негромко выходит в небо дымок.

В давно разграбленном доме деда Клюка на полу валяется много заманчивой рухляди. Старая масляная лампа, пузатый немодный самовар, и разорванные детские тетради повсюду, с промокашками. Дед Клюк был деревенским учителем, бил учеников указкой. Я сажусь на корточки и рассматриваю листы. Я нахожу среди них то, что хочу найти: вот тетрадь моей Бабани, вот – ее сестры, а вот брата. То ли чернила и правда были зеленые, то ли они так интересно выцвели. Почерки старомодные. Я сгребаю тетради в кучу и засовываю их в мешок, поверх яблок.

От деда Клюка мы с Бабаней вдвоем несем короткое бревно. Потом я его пилю перед домом (я только этим летом научился пилить, и мне нравится ровный срез, опилки и их запах). Когда я его пилю, я знаю, что теперь и у нас скоро из трубы пойдет дым.

Печку я разжигать еще не умею, и Бабаня все делает сама, лишь показывая, как потом подкидывать дрова. Печка гудит, и там оранжевое все внутри. Я беру книжку и начинаю читать у заслонки только лишь оттого, что Бабаня рассказывала, что мой отец так делал. Бабаня подходит сзади и дает мне затрещину, чтобы я не портил зрение. Я выхожу на улицу посмотреть, как идет дым из нашей трубы. Он идет хорошо, на ветки высокой березы. У меня устает шея смотреть вверх.

…Печка побелена и с моей стороны изрисована простым карандашом. Там Бабаня ставит зарубки, сколько молока взяла, а мы с братом рисуем, и нам за это иногда достается. Все лето я спал у стены, а когда похолодало, Бабаня придвинула мою кровать к печке. От нее идет хорошее тепло, но Бабаня еще укутала меня ватным одеялом: у меня всегда было плохое здоровье. Я читаю про Ходжу Насреддина. Книжка только началась, и я этому рад. Там у них, в Бухаре, жарко, и мне очень тепло, и сейчас мне кажется, что это нас с Ходжой роднит. Я читаю, что он может смотреть на солнце не щурясь. У нас сейчас нет солнца, но следующим летом, я это точно знаю, я буду тренироваться делать это, как он. От книжки вкусно пахнет, обложка у нее – под восточный узор. Мне опять трудно становится определить, кто же читает эту книжку – маленький Рома или я, Бирюк. Я приближаю книжку к глазам, чтобы рассмотреть шрифт, прочитать хоть пару строк, но не могу ничего разглядеть, текст расплывается. И еще мне мешает какой-то нарастающий, методично повторяющийся звук. Он меня по привычке начинает раздражать, и я лезу в карман, где он обычно бывает. Я разлепляю один глаз (мне кажется, что так легче), и на экране телефона читаю: «Принцесса».

– Да… – говорю я, с кряхтеньем перевалившись на спину.

– Ромочка! – У Юли голос оранжевый и теплый, как там, в печке. «Р» рокочет ее грудным голоском так сладко, масляно. – Я никак заснуть не могу. Расскажи мне что-нибудь!..