Узлы

– И что же? Вас не смущает этот ежедневно растущий контент?! Эти тонны информации?! Личной… публичной… Тексты… фотографии… видео… Посты, репосты, мессенджеры, чаты, смайлики, гифки… Ведь в этом можно утонуть! Зачем люди изрыгают из себя столько данных? Ведь это… зачастую… совсем не исходные данные… Ведь это в большинстве своём повторения, копии… Пустота знаменует собой пустоту… Я тоже думал… когда-то давно думал… завести блог… или что-то подобное… Но что я буду писать в своём блоге?! О чём? Зачем? Заниматься копированием? Повторяться? Самоповторяться? Повторять собственные самоповторения? Копировать скопированное? Сканировать отсканированное? Уж лучше в стол… Уж лучше в собственный дневник… Так стыда меньше… И информационное пространство – чище!.. Вот зачем… зачем вы снимаете свой влог? Что в нём такого уникального, что в…

Степан Стрюцкий выбросил окурок в море. Море недовольно зашипело, да только Степан не расслышал этого шипения. Он вернулся и встал возле поэта. Когда тот закончил говорить, Стрюцкий поднял вверх указательный палец и процитировал:

– Это как Толстой говаривал: «Когда вам хочется снимать – удерживайте себя всеми силами, не снимайте сейчас же… Только тогда, когда невмоготу уже терпеть, когда вы, что называется, готовы лопнуть, – идите и снимайте. Наверное, наснимаете что-нибудь хорошее».

– Толстой такого никак не мог говорить, – запротестовал поэт.

– А я говорю – мог! У нас в прошлом году мероприятие было «Исторические предпосылки возникновения толстовки на молнии сквозь призму трансцендентности Льва Николаевича»!..

Поэт уронил лицо в правую ладонь. Влогерша пожала плечами и отвернулась. Проигравший в карты матрос принялся носиться по палубе, срывать с себя тельняшку и кукарекать. От кормы медленно двигались две фигурки. Евграф Петрович Бабочкин заботливо поддерживал Марианну Родионовну под локоть и рассказывал о древних греках. В небе истошно орала одинокая чайка-моевка.

Кровь из носа

Тучное небо нависло над лайнером. Серое утро заглянуло в иллюминаторы. Пассажиры засуетились, собираясь на завтрак. В каюту к Степану Стрюцкому постучала кастелянша.

– А мне бельё проверить!

– Заходите, проверяйте… – сказал Стрюцкий и продолжил застёгивать рубашку.

Кастелянша вошла в каюту и принялась ковыряться в неприбранной постели.

– А чего проверять?

– Нет ли клопов… не прожгли ли простыни ненароком… Вы же курите, верно?

– Курю, но в каюте не курю.

– Да кто ж вас знает, – озабоченно ответила кастелянша, осматривая подушку. – А я, кстати, петь люблю, когда работаю, – добавила она и энергично встряхнула одеяло.

– А-а-а, – ответил Степан.

– Сейчас и вам спою.

– Ну…

Степан Стрюцкий застегнул пуговицы, отступил на шаг и ткнулся спиной в угол. Кастелянша подбоченилась и затянула песню. В соседней каюте разгневанно застучали в стену. Песнопение оборвалось. Уязвленная кастелянша кинула взгляд на кровать, провела по ней рукой, одобрительно кивнула и удалилась. Дверь каюты хлопнула, оставив Степана Стрюцкого в одиночестве. Очутившись в коридоре, кастелянша двинулась направо, толкая перед собой пустую тележку-стеллаж и лихорадочно пытаясь вспомнить, в какой же каюте живёт поэт. Долго ли коротко ли кастелянша набрела на горничную, которая объяснила, что поэта нужно искать палубой выше. Прокатив тележку в лифте, кастелянша очутилась на нужной плоскости и довольно скоро нашла заветную каюту. Она робко постучала. Тишина. Она постучала ещё раз. Но снова никто не ответил. Тогда кастелянша покопалась в кармане передника и извлекла ключ-карту. Дверь отворилась и осторожно затворилась. Тележка-стеллаж осталась бесприютно стоять посреди коридора. Через двадцать три минуты в конце коридора показался поэт, возвращавшийся с завтрака. Он без интереса скользнул взглядом по тележке и открыл дверь своей каюты. Раздался крик, плачь, поэт очутился в каюте, дверь хлопнула. Послышались увещевания, потом случились вопли, визжания, наконец в коридор выскочила кастелянша и бросилась бежать со всех ног, напрочь забыв о бесприютной тележке.

С перепуга заплутав в лабиринте лестниц и коридоров, кастелянша всё же нашла дорогу и вскоре очутилась в матросской каюте. Огненно-рыжий матрос был один, лишь на верхней полке спал хмельной водолаз. Кастелянша рухнула на пол и принялась вытирать левой рукой кровь, капающую из распухшего носа. В правой руке она крепко держала оторванную вместе с пружиной добрую половину толстой тетради. Матрос обошёл вокруг кастелянши, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону:

– Это кто тебя так?

– Никто-о-о! – заревела кастелянша. – Это я сама! К поэту пошла… А его нет…

– И чего? Ты с горя в стену впечаталась?