Узорный покров (The Painted Veil)

XLVIII	48
ALL the next day Kitty thought of the convent; and the morning after, early, soon after Walter had gone, taking the amah with her to get chairs, she crossed the river.	Весь следующий день Китти думала о монастыре, а еще через день рано утром, вскоре после ухода Уолтера, взяв с собой служанку, чтобы послать за паланкинами, переправилась через реку.
It was barely day and the Chinese crowding the ferry boat, some in the blue cotton of the peasant, others in the black robes of respectability, had a strange look of the dead being borne over the water to the land of shadow.	Солнце только что взошло, и китайцы, заполнившие паром, - крестьяне в синих ситцевых рубахах и почтенные горожане в черном -наводили на мысль о душах умерших, которых перевозят через реку в царство теней.
And when they stepped ashore they stood for a little at the landing-place uncertainly as though they did not quite know where to go, before desultorily, in twos and threes, they wandered up the hill.	А ступив на берег, они еще постояли на пристани, словно не зная, куда двинуться, и лишь потом по двое, по трое стали медленно подниматься в гору.
At that hour the streets of the city were very empty so that more than ever it seemed a city of the dead.	Улицы в этот час были безлюдны, так что город более, чем когда-либо, казался городом мертвых.
The passers-by had an abstracted air so that you might almost have thought them ghosts.	Редкие прохожие выступали из утренней дымки неясно, как призраки.
The sky was unclouded and the early sun shed a heavenly mildness on the scene; it was difficult to imagine, on that blithe, fresh, and smiling morn, that the city lay gasping, like a man whose life is being throttled out of him by a maniac's hands, in the dark clutch of the pestilence.	Небо было безоблачное; первые лучи солнца лили на землю ласковый свет; в это прохладное, погожее, радостное утро трудно было вообразить, что город задыхается в безжалостных когтях болезни, как человек, которого душит маньяк-убийца.
It was incredible that nature (the blue of the sky was clear like a child's heart) should be so indifferent when men were writhing in agony and going to their death in fear.	Не верилось, что природа (эта небесная лазурь, ясная, как сердце ребенка) так равнодушно взирает на то, что люди корчатся в муках и умирают во власти страха.
When the chairs were set down at the convent door a beggar arose from the ground and asked Kitty for alms.	Когда паланкин опустили у дверей монастыря, нищий, лежавший на земле, поднялся и протянул руку за подаянием.
He was clad in faded and shapeless rags that looked as though he had raked them out of a muck-heap, and through their rents you saw his skin hard and rough and tanned like the hide of a goat; his bare legs were emaciated, and his head, with its shock of coarse grey hair (the cheeks hollow, the eyes wild) was the head of a madman.	На нем были выцветшие бесформенные лохмотья, словно подобранные на свалке, в прорехах проглядывала кожа, жесткая, шершавая, выдубленная, как козлиная шкура; босые ноги поражали худобой, голова с шапкой грязно-серых волос (запавшие глаза, блуждающий взгляд) была головой юродивого.
Kitty turned from him in frightened horror, and the chair-bearers in gruff tones bade him begone, but he was importunate, and to be rid of him, shuddering, Kitty gave him a few cash.	Китти в испуге отшатнулась, носильщики стали грубо его отгонять, и, чтобы отделаться от него, Китти пришлось дать ему пару медяков.
The door was opened and the amah explained that Kitty wished to see the Mother Superior.	Дверь отворилась, служанка объяснила, что Китти хотелось бы видеть настоятельницу.
She was taken once more into the stiff parlour in which it seemed a window had never been opened, and here she sat so long that she began to think her message had not been delivered.	Ее провели в уже знакомую душную приемную, где, казалось, никогда не открывали окна, и там она просидела так долго, что уже думала, о ней забыли доложить.