Читаем Узорный покров (The Painted Veil) полностью

She wondered whether Doris really felt the extravagant grief she showed.Неужели же Дорис в самом деле так потрясена ее смертью?
But Doris had always been emotional.Впрочем, Дорис всегда отличалась чувствительностью.
She wished she could cry: Doris would think her dreadfully hard.Китти пожалела, что не может заплакать: Дорис сочтет ее бессердечной.
Kitty felt that she had been through too much to feign a distress she did not feel.А она столько всего перенесла, что не в состоянии изображать скорбь, которой не чувствует.
"Would you like to come and see father?" she asked her when the strength of the outburst had somewhat subsided.- Ты к папе зайдешь? - спросила она, когда рыдания сестры поутихли.
Doris wiped her eyes.Дорис утерла слезы.
Kitty noticed that her sister's pregnancy had blunted her features and in her black dress she looked gross and blousy.Китти отметила, что от беременности Дорис еще подурнела и в черном платье вид у нее какой-то грубый и неряшливый.
"No, I don't think I will.- Нет, пожалуй.
I shall only cry again.Только опять расплачусь.
Poor old thing, he's bearing it wonderfully."Бедный папочка, как он стойко держится.
Kitty showed her sister out of the house and then went back to her father.Китти проводила ее в переднюю и вернулась к отцу.
He was standing in front of the fire and the newspaper was neatly folded. He wanted her to see that he had not been reading it again.Он стоял перед камином, газета была аккуратно сложена - видимо, с тем расчетом, чтобы она убедилась, что он больше не читает.
"I haven't dressed for dinner," he said. "I didn't think it was necessary."- Я не переодевался к обеду, - сказал он. - Решил, что теперь это не обязательно.
LXXX80
THEY dined.Они пообедали.
Mr. Garstin gave Kitty the details of his wife's illness and death, and he told her of the kindness of the friends who had written (there were piles of sympathetic letters on his table and he sighed when he considered the burden of answering them) and of the arrangements he had made for the funeral.Мистер Гарстин обстоятельно рассказал Китти о болезни и смерти жены, упомянул, как тепло откликнулись на это событие друзья и знакомые (на столе лежали груды писем, и он вздохнул при мысли, что придется на них отвечать) и как он распорядился насчет похорон.
Then they went back into his study.Потом они вернулись в кабинет.
This was the only room in the house which had a fire.Это была единственная во всем доме комната, где топили.
He mechanically took from the chimney-piece his pipe and began to fill it, but he gave his daughter a doubtful look and put it down.Он машинально взял с каминной полки свою трубку и стал ее набивать, но потом с сомнением поглядел на дочь и отложил трубку.
"Aren't you going to smoke?" she asked.- Разве ты не будешь курить? - спросила она.
"Your mother didn't very much like the smell of a pipe after dinner and since the war I've given up cigars."- Твоя мама не очень-то любила запах трубочного дыма после обеда, а от сигар я отказался еще во время войны.
Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы
Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

Антуан де Сент-Экзюпери , Курцио Малапарте , Марсель Пруст , Сергей Николаевич Толстой , Эдмон Гонкур

Языкознание, иностранные языки / Проза / Классическая проза / Военная документалистика / Словари и Энциклопедии
Поэзия как волшебство
Поэзия как волшебство

Трактат К. Д. Бальмонта «Поэзия как волшебство» (1915) – первая в русской литературе авторская поэтика: попытка описать поэтическое слово как конструирующее реальность, переопределив эстетику как науку о всеобщей чувствительности живого. Некоторые из положений трактата, такие как значение отдельных звуков, магические сюжеты в основе разных поэтических жанров, общечеловеческие истоки лиризма, нашли продолжение в других авторских поэтиках. Работа Бальмонта, отличающаяся торжественным и образным изложением, публикуется с подробнейшим комментарием. В приложении приводится работа К. Д. Бальмонта о музыкальных экспериментах Скрябина, развивающая основную мысль поэта о связи звука, поэзии и устройства мироздания.

Александр Викторович Марков , Константин Дмитриевич Бальмонт

Языкознание, иностранные языки / Учебная и научная литература / Образование и наука
Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Второй том «Очерков по истории английской поэзии» посвящен, главным образом, английским поэтам романтической и викторианской эпох, то есть XIX века. Знаменитые имена соседствуют со сравнительно малоизвестными. Так рядом со статьями о Вордсворте и Китсе помещена обширная статья о Джоне Клэре, одаренном поэте-крестьянине, закончившем свою трагическую жизнь в приюте для умалишенных. Рядом со статьями о Теннисоне, Браунинге и Хопкинсе – очерк о Клубе рифмачей, декадентском кружке лондонских поэтов 1890-х годов, объединявшем У.Б. Йейтса, Артура Симонса, Эрнста Даусона, Лайонела Джонсона и др. Отдельная часть книги рассказывает о классиках нонсенса – Эдварде Лире, Льюисе Кэрролле и Герберте Честертоне. Другие очерки рассказывают о поэзии прерафаэлитов, об Э. Хаусмане и Р. Киплинге, а также о поэтах XX века: Роберте Грейвзе, певце Белой Богини, и Уинстене Хью Одене. Сквозной темой книги можно считать романтическую линию английской поэзии – от Уильяма Блейка до «последнего романтика» Йейтса и дальше. Как и в первом томе, очерки иллюстрируются переводами стихов, выполненными автором.

Григорий Михайлович Кружков

Языкознание, иностранные языки