Узорный покров (The Painted Veil)

She did not know why it seemed to her so tragic to cry in her sleep.	Она сама не знала, почему плакать во сне показалось ей такой трагедией.
XXXVII	37
SHE saw Waddington every day, for he strolled up the hill to the Fanes' bungalow when his day's work was done; and so after a week they had arrived at an intimacy which under other circumstances they could scarcely have achieved in a year.	С Уоддингтоном она виделась каждый день -покончив с работой, он всегда поднимался к их дому, и за какую-нибудь неделю они сблизились так, как при других обстоятельствах не сблизились бы и за год.
Once when Kitty told him she didn't know what she would do there without him he answered, laughing:	Однажды, когда Китти сказала, что не знает, что бы она без него делала, он ответил смеясь:
"You see, you and I are the only people here who walk quite quietly and peaceably on solid ground.	- Понимаете, только мы с вами и ходим спокойно и мирно по твердой земле.
The nuns walk in heaven and your husband - in darkness."	Монахини витают в раю, а ваш муж бродит во мраке.
Though she gave a careless laugh she wondered what he meant.	Она отделалась легким смешком, однако задумалась над его словами.
She felt that his merry little blue eyes were scanning her face with an amiable but disconcerting attention.	Она уже не раз замечала, что его веселые голубые глазки вглядываются в нее - дружелюбно, но очень уж внимательно.
She had discovered already that he was shrewd and she had a feeling that the relations between herself and Walter excited his cynical curiosity.	Она уже поняла, что он прозорлив, и ей казалось, что к ее отношениям с Уолтером он проявляет нездоровое любопытство.
She found a certain amusement in baffling him.	Морочить его было забавно.
She liked him and she knew that he was kindly disposed towards her.	Он ей нравился, она знала, что и он относится к ней дружески.
He was not witty nor brilliant, but he had a dry and incisive way of putting things which was diverting, and his funny, boyish face under that bald skull, all screwed up with laughter, made his remarks sometimes extremely droll.	Он не блистал особенным остроумием, но умел выразить свою мысль язвительно и ехидно, так что слушать его было не скучно; а порой, когда его мальчишья рожица под лысым черепом кривилась веселой гримасой, слова его звучали просто уморительно.
He had lived for many years in outposts, often with no man of his own colour to talk to, and his personality had developed in eccentric freedom.	Он много лет провел на разных аванпостах империи, где часто бывал единственным европейцем, и никакие посторонние воздействия не влияли на свободное развитие его характера.
He was full of fads and oddities. His frankness was refreshing.	Откровенность его была неотразима.
He seemed to look upon life in a spirit of banter, and his ridicule of the Colony at Hong Kong was acid; but he laughed also at the Chinese officials in Mei-Tan-Fu and at the cholera which decimated the city.	Жизнь он словно бы не принимал всерьез, гонконгскую колонию высмеивал едко, но смеялся и над китайскими чиновниками в Мэй-дань-фу, и над холерой, опустошавшей город.
He could not tell a tragic story or one of heroism without making it faintly absurd.	Всякий рассказ о какой-нибудь трагедии или о подвиге в его устах звучал иронично.