V.

Уволившись в запас, те, кто здесь оставался, либо откочевывали на запад работать в рудниках Кхана, либо разбивали усадьбы на собственной земле, где возделывать ее было хорошо. Он же успокоиться не мог. После того, чем три года занимался он, человек просто так не оседает, по крайней мере – не так быстро. Поэтому он отправился на побережье.

Точно так же, как вольные песчинки с побережья слизывал холодный язык течения с юга Атлантики, побережье это принималось поглощать время, едва на него приезжал. Жизни оно не предлагало ничего: почва аридна; ветра, остужаемые великой Бенгелой, несли с собой соль, налетали с моря, дабы губить все, что пыталось здесь вырасти. Шла нескончаемая битва между туманом, желавшим проморозить тебя до мозга костей, и солнцем; а оно, выжегши туман, принималось за тебя. Над Свакопмундом солнце, часто казалось, заполняет собою все небо – так преломлял его свет морской туман. Сияющая серость с уклоном в желтизну, от которой болели глаза. Вскоре научался носить затемненные очки – от неба. Если тут задерживался, начинал ощущать, что людям вообще жить здесь – едва ль не оскорбление. Небо слишком огромно, береговые поселки под ним слишком убоги. Гавань в Свакопмунде медленно, непрестанно заполнялась песком, людей таинственно валило полуденное солнце, лошади бесились и терялись в клейкой жиже на пляжах. Зверское то было побережье, и выживание как белых, так и черных на нем – менее вопрос выбора, нежели где-либо еще на Территории.

Его обманули, вот какова была первая мысль: как в армии уже не будет. Что-то изменилось. Черные значили еще меньше. Их присутствие рядом уже не признавалось так, как раньше. Цели стали иные, может, в этом попросту все и дело. Надо было драгировать гавань; строить железные дороги вглубь суши от морских портов, которые сами по себе процветали бы не больше, чем внутренние районы бы выжили без них. Легитимизировав себя на Территории, колонисты теперь обязаны были улучшать то, что забрали себе.

Свои вознаграждения имелись, но никакого сравнения с излишествами, которые предлагала армейская жизнь. Если ты Schachtmeister[147], тебе полагается свой дом и ты можешь первым выбирать девушек, выходящих из буша сдаваться. Линдеквист, сменивший фон Троту, аннулировал приказ об уничтожении и попросил всех сбежавших туземцев возвращаться, пообещав, что никому не сделают плохо. Это было дешевле, чем отряжать поисковые экспедиции и собирать их. В буше они голодали, поэтому в обещания милосердия включались обещания еды. Их кормили, а после брали под стражу и отправляли в рудники, или на побережье, или в Камеруны. Их laagers[148], под военной охраной, прибывали из глубины континента почти ежедневно. По утрам он ходил к их стоянке и помогал с сортировкой. Готтентоты в большинстве были женщины. У немногих гереро, что им доставались, пропорция, конечно, была почти равна.

После трех лет зрелого южного потворства своим желаньям оказаться на этой пепельной равнине, оплодотворяемой морем-убийцей, вероятно, требовало силы, в природе, вообще-то, не находимой: ее обязана была поддерживать иллюзия. Даже китам не удавалось огибать этот берег безнаказанно: гуляя по тому, что здесь служило эспланадой, можно было видеть какое-нибудь гниющее существо, выброшенное на сушу, покрытое кормящимися чайками, которых с приходом ночи сменит у гигантской этой падали стая полосатых гиен. И всего за считаные дни останутся тут лишь порталы гигантских челюстей да обглоданная архитектурная паутина костей, со временем сглаживаемая солнцем и туманом до ложной слоновой кости.