V.

Почему ты бросаешь пирушку так рано –
Ведь у нас только все началось?
Гости слишком послушны и смех слишком тих?
А девчонка не хочет быть в играх твоих?
Скажи мне,
Где еще веселее музы́ка, скажи мне,
Где лучше снабжают дамами и вином?
Коль есть в Протекторате вечеринка получше,
Скажи – мы туда завернем
(После этой),
Скажи – мы туда завернем.

Он достиг другой стороны, поправил вещмешок и потрюхал к дальней купе деревьев. Через несколько сот ярдов решил в конце концов оглянуться. Они по-прежнему за ним наблюдали, и тишь их теперь влилась в ту, что висела над всем кустарником в окру́ге. Утреннее солнце выбелило им лица тем оттенком Фашинга, который он, кажется, видел в другом месте. Они взирали из-за оврага обесчеловеченные и отчужденные, словно были последними богами на земле.

Еще через две мили на развилке он встретил бонделя на осле. У бонделя не было правой руки.

– Всему конец, – сказал он. – Много бонделей умерло, baases умерло, ван Вейк умер. Женщина моя, малолетки умерли. – Он подсадил Монтаугена к себе назад. Тот еще не знал, куда они направляются. Солнце взбиралось все выше, а он задремывал и просыпался, прижимаясь щекой к исшрамленной спине бонделя. Казалось, они – единственные три одушевленные объекта на желтой дороге, которая приведет, рано или поздно, он знал, к Атлантике. Свет солнца был громаден, нагорная страна широка, и Монтауген себя чувствовал маленьким и затерянным в этой пустоши мышиного цвета. Они себе рысили, и бондель вскоре запел – тоненьким голоском, который терялся, не достигнув и ближайшего куста солянки. Пел он на диалекте готтентотов, и Монтауген ничего не понимал.

Глава десятая, в которой разные комбинации молодежи собираются воедино

I

Макклинтик Сфер, у которого солировал рог, стоял у безлюдного фортепиано, не глядя ни на что в особенности. Он полуприслушивался к музыке (трогая клапаны своего альта время от времени, словно стараясь некой симпатической магией заставить этот натуральный рог развивать идею иначе, так, как, Сферу казалось, будет лучше) и полуприсматривался к публике за столиками.

То было последнее отделение, а неделя Сферу выпала трудная. Некоторые колледжи распустили, и тут было битком этих субъектов, которым нравится много разговаривать друг с другом. Они то и дело приглашали его к ним подсесть между отделениями и спрашивали, как он относится к другим альтам. Некоторые пускались в этот старый номер либералов с Севера: глядите все на меня, я с кем угодно рядом сяду. Либо так, либо говорили:

– Эй, приятель, как насчет «Ночного поезда»?[156] – Есть, бвана[157]. Бузделано, босс. Черномазый этот, стар-добрый Дядь Макклинтик, он те сыгранет такой шыкарный «Ночной поезд», что ты и не слыхал никада. А опосля концерта возьмет свой стар-добрый альток да и запихнет те в лигоплющовую твою задницу.

Рог уже хотел кончать: за всю неделю он устал так же, как и Сфер. Они с барабанщиком взяли по четыре, обозначили в унисон главную тему и сошли с эстрады.

Ханыги стояли снаружи, как почетный караул. Весна ударила по Нью-Йорку теплом и афродизиаком. Сфер отыскал свой «триумф» на стоянке, влез и двинул прочь из центра. Ему требовалось расслабиться.

Через полчаса он был в Харлеме, в дружественных меблированных комнатах (и отчасти доме терпимости), заправляемых некоей Матильдой Уинтроп, коя была невелика, усохша и выглядела в точности как любая пожилая дамочка на улице, что меленькими шажочками продвигается на склоне дня к рынку за потрошками да корешками.

– Наверху она, – произнесла Матильда, улыбаясь, как всем, даже музыкантам с праведным мхом белого человека на голове, которые зашибают деньгу и гоняют на спортивных тачках. Несколько минут Сфер побоксировал с нею издали. Реакция у нее была получше, чем у него.

Девушка сидела на кровати, курила и читала вестерн. Сфер швырнул пидж на стул. Она подвинулась, чтоб он поместился, загнула страницу, книжку положила на пол. Вскоре он уже рассказывал, как у него прошла неделя, про пацанов при деньгах, что используют его как фоновую музыку, и музыкантов из оркестров поболе, также при деньгах, которые осторожны, относятся не пойми как, а также про тех немногих, кому, вообще-то, и пиво за доллар в «V-Ноте» не по карману, но они понимают или желают понимать, вот только пространство, которое они бы заняли, уже все забито богатыми пацанами и музыкантами. Все это он излагал в подушку, а она растирала ему спину поразительно нежными руками. Звали ее, как она сообщила, Рубин, но он этому не поверил. Вскоре:

– Ты вообще когда-нибудь врубаешься, что я говорю, – поинтересовался он.