V.

Макклинтик, вернувшись на выходные из Ленокса, обнаружил, что август в Нуэва-Йорке противен так же, как он и рассчитывал. Жужжа перед закатом по Центральному парку в «триумфе», он наблюдал всевозможные симптомы: девушки на травке, все потеют в тоненьких (беззащитных) летних платьицах; на горизонте рыщут стайки парней, не дергаются, уверены в себе, ждут ночи; легавые и солидные граждане, все нервничают (может, лишь из-за своих дел; однако дела легавых касались этих парней и прихода ночи).

Вернулся он повидаться с Рубин. Храня верность, раз в неделю слал ей открытки с разными видами Тэнглвуда и Беркширов; ответа на открытки никакого не было. Но раз-другой он звонил по межгороду, и она по-прежнему была там, задевала за живое.

Как-то ночью он почему-то кинулся повдоль через весь штат (крохотный, с учетом скорости «триумфа»), Макклинтик да басист; чуть не промахнулись мимо Трескового мыса и не съехали в море. Но чистая инерция протащила их по всему этому круассану суши и вынесла к поселению под названием Френч-таун, курорту.

Перед рыбным ресторанчиком на главной и единственной топталовке они обнаружили еще двоих музыкантов, игравших в бабки-дедки ножами для моллюсков. Они направлялись на вечеринку.

– О да, – в унисон вскричали они. Один залез в багажник «триумфа», второй, тот, что с бутылкой – рома, 150-й крепости – и ананасом, сел на капот. На 80 миль/ч по дорогам, скверно освещенным и почти неиспользуемым к концу Сезона, эта счастливая горгулья на капоте умудрилась вскрыть ананас ракушечным ножом и стряпать ромово-ананасные соки в картонных стаканчиках, которые басист Макклинтика передавал ему над ветровым стеклом.

На вечеринке глаз Макклинтика привлекла маленькая девочка в дангери – она сидела на кухне и развлекала вереницу летних субъектов.

– Верни мне глаз, – сказал Макклинтик.

– Я не брала ваш глаз.

– Потом. – Он относился к тем, кого заражает опьянение других. Нализался он уже через пять минут после того, как они влезли на вечеринку через окно.

Басист был снаружи, на дереве, с девчонкой.

– На кухне твои глаза, – крикнул он сверху, шаловливо. Макклинтик вышел и уселся под деревом. Парочка над ним пела:

Ты слыхала, детка, знала ли –
В Леноксе нам шмали не срастить…

Макклинтика окружали светлячки, любопытные. Откуда-то несся шум прибоя. Вечеринка внутри притихла, хотя в доме было битком. В кухонном окне возникла девочка. Макклинтик закрыл глаза, перевернулся и уткнулся лицом в траву.

Подошел Харви Фаццо, пианист.

– Юнис желает знать, – сообщил он Макклинтику, – нет ли возможности ей с тобой повидаться наедине. – Юнис была девочкой из кухни.

– Нет, – ответил Макклинтик; в дереве над ним шевельнулись.

– У тебя жена в Нью-Йорке? – сочувственно спросил Харви.

– Вроде того.

Вскоре после подошла Юнис.

– У меня есть бутылка джина, – подольстилась она.

– Придется что-нибудь получше придумать, – сказал Макклинтик.

Дудку свою он не брал. Пусть их устраивают внутри неизбежную спевку: его спевкам тут не место, не такие неистовые, а на самом деле – чуть ли не единственный хороший результат послевоенной незапаренности: с обоих концов инструмента это легкое знание того, что там есть в точности, это спокойное со-чувствование. Как девушку в ухо целовать: рот одного, ухо другой, но оба знают. Он так и остался снаружи, под деревом. Когда басист с его девушкой спустились, Макклинтик получил по копчику мягкой ногой в чулке, это его и разбудило. А Юнис осталась (скоро рассвет), совсем в дымину, жутко ему хмуриться, одними губами его проклиная.

Было время, когда Макклинтик и задумываться б не стал. Жена в Нью-Йорке? Ха, хо.

Она была у Матильды, когда он доехал туда; но едва. Паковала здоровенный чемодан; четверть часа не в ту сторону, и они б разминулись.

Рубин заревела, едва он нарисовался в дверях. Швырнула в него комбинацией, которая на полпути через комнату сдалась и спорхнула на голый пол, персиковая и печальная. Скользнула она сквозь косые лучи солнца, почти закатившегося. Оба смотрели, как она оседает.

– Не волнуйся, – наконец сказала она. – Я сама с собой поспорила.

Потом начала разбирать чемодан, а слезы еще падали без разбору на ее шелк, вискозу, хлопок; льняные простыни.

– Дура, – заорал Макклинтик. – Господи, как это глупо. – Надо было на что-нибудь поорать. Не то чтоб он не верил во вспышки телепатии.

– О чем тут говорить, – сказала она немного погодя, чемодан, как бомба с часовым механизмом, задвинут, пустой, под кровать.

Когда все свелось к тому, иметь ее или потерять ее?

Харизма и Фу вломились в комнату, пьяные, распевая песенки из английских водевилей. С ними был сенбернар, которого они нашли на улице, слюнявый и больной. Вечерами было жарко, такой август.

– О боже, – сказал Профан в телефон: – бурные парни вернулись.

За открытой дверью на кровати потел и храпел бродячий гонщик Мёрри Собль. Девушка, с ним бывшая, откатилась прочь. На спине завела половину сновидческого диалога. На Проезде внизу кто-то, сидя на капоте «линкольна» 56-го года, пел сам себе: