V.

До чего удивительна эта Ярмарка Святого Эгидия, называемая историей! Ритмы ее пульсируют ровно и синусоидно – парад уродов, странствующий караваном по тысячам пригорков. Змея гипнотичная и волнообразная, на спине своей несет она, как бесконечно малых блох, таких горбунов, карликов, кудесников, кентавров, полтергейстов! Двуглавых, трехглазых, безнадежно влюбленных; сатиров в шкурах оборотней, оборотней с глазами юных дев и, быть может, даже старика с пупком из стекла, сквозь который видно, как золотая рыбка тычется носом в коралловую вотчину его кишок.

Датировано, разумеется, 3 сентября 1939 года: смесь метафор, скученность деталей, риторика-ради-риторики – лишь способ сказать, что шарик взмыл в воздух, проиллюстрировать снова и, само собой, не в последний раз колоритную капризность истории.

Могли мы настолько быть в самом средоточии жизни? С таким ощущением великолепного приключения от всего? «О, Бог здесь, знаете, каждую весну в кармазинных коврах копеечника, в рощах кровавых апельсинов, в сладких цареградских стручках моего рожкового дерева, на этом милом острове – хлебного дерева Иоанна. Пальцы Его выскребали овраги; Его дыханье не подпускает к нам дождевые тучи в вышине, голос Его некогда привел св. Павла после крушенья благословить нашу Мальту». А Маратт писал:

Венец Британии, вольемся в твою рать,
Изгоним недруга, вернем брегам покой.
За Господа Его врагов бессчастных нам карать –
Зажжет Он светоч мира доброю рукой…

«Господа Его»; поневоле улыбнешься. Шекспир. Шекспир и Т. С. Элиот нас всех погубили. В Пепельную среду 42-го, к примеру, Днубитна сочинил «сатиру» на поэму Элиота:

Ибо я
Ибо я не надеюсь
Ибо я не надеюсь пережить
Неправосудье из Дворца, смерть с воздуха.
Ибо я,
Лишь я
И продолжаю…[164]

Больше всего, полагаю, нам нравились «Полые люди». И мы по правде любили вворачивать елизаветинские фразы даже в свою речь. Есть описание, относящееся где-то к 1937 году, церемонии прощания с Мараттом накануне его свадьбы. Все мы пьяны, спорим о политике: дело происходило в кафе у Королевского проезда – scusi, Strada Reale[165] в то время. До того, как итальянцы принялись нас бомбить. Днубитна назвал нашу Конституцию «ханжеским камуфляжем рабовладельческого государства». Маратт возразил. Днубитна вскочил на стол, переворачивая стаканы, сшибив на пол бутылку, с воплем: «Вали, боягуз!» Это стало арго для нашей «клики»: вали. Запись сделана, полагаю, наутро: но даже в мученьях головной боли обезвоженный Фаусто I все равно способен был говорить о хорошеньких девушках, об оркестрике жаркого джаза, о галантной беседе. Предвоенные годы Университета, вероятно, были счастливыми, как и описано, а беседа – «доброй». Должно быть, это и доказывало все под солнцем, а солнца на Мальте в то время было хоть отбавляй.

Но Фаусто I испорчен был, как и прочие. Посреди бомбежки в 42-м преемник его отмечал: