V.

Но что же в действительности происходило в квартире на бывшем заводе в Грёнеле? Всякая голова в «L’Ouganda» и среди труппы «Théâtre Vincent Castor» измысливала иную сцену; машинерию изощренных пыток, причудливейшие костюмы, гротесковые движения мускулатуры под покровом плоти.

Как бы все разочаровались. Увидь они юбку юной скульпторши-псаломщицы из Вожирара, услышь ласковое имя, каким женщина звала Мелани, или умей они читать – как это умел Итаге – по новой науке ума, они бы знали, что определенные фетиши вообще никогда не нужно трогать или вертеть в руках; лишь смотреть на них, ибо в этом и будет полнейшее удовлетворение. Что же до Мелани, ее возлюбленная предоставляла ей зеркала, десятками. Зеркала с ручками, в резных рамах, в полный рост и карманные стали украшать квартиру, куда ни повернись глянуть.

V. в возрасте тридцати пяти (подсчет Шаблона) наконец обрела любовь в своих скитаньях по (будемте честны) миру, если не сотворенному, то исчерпывающе описанному Карлом Бедекером из Лейпцига. Любопытная это страна, населяемая лишь породой под названием «туристы». Пейзаж ее состоит из одних неодушевленных памятников и построек; почти неодушевленные кельнеры, извозчики, коридорные, проводники: они тут для того, чтоб выполнять малейшее желанье, с разной степенью результативности, по получении рекомендованного бакшиша, pourboire, manchia, чаевых. Более того, она двумерна, как двумерны и Улица, и страницы, и карты этих красненьких справочников. Если открыты конторы «Кука», «Клубы путешественников» и банки, если тщательно следовать разделу «Распределение времени», а трубы в гостинице не барахлят («Ни единую гостиницу, – пишет Карл Бедекер, – нельзя рекомендовать как первоклассную, ежели она не удовлетворительна в санитарном своем обустройстве, кое должно включать в себя обильный водоспуск и запас должной туалетной бумаги»), турист может скитаться по этой координатной сетке где угодно без страха. Война здесь никогда не серьезнее потасовки с карманником, кем-нибудь из «огромной армии… быстро распознающих пришлеца и умелых в корыстном использовании его невежества»; упадок и процветание отражаются лишь в обменном курсе валют; политика, разумеется, с местным населением не обсуждается никогда. Туризм тем самыми наднационален, как Католическая Церковь, и, быть может, есть абсолютнейшее причастие из всех, что ведомы нам на земле: ибо участвуй в нем американцы, немцы, итальянцы, кто угодно, Эйфелева башня, Пирамиды и Кампаниле у всех вызывают идентичный отклик; Библия их написана четко и ясно и не допускает частных интерпретаций; у них общий на всех ландшафт, претерпевают они те же неудобства; живут по той же понятной шкале времени. Они принадлежат Улице.

Дама V., так долго пробывшая одной из них, вдруг обнаружила себя отлученной; ее бесцеремонно швырнуло в аннулированное время человечьей любви, а она не распознала точного мига – лишь тот, когда Мелани вступила в «Le Nerf» под руку со Свиньежичем, и время – на сколько-то – прекратилось. Досье Шаблона утверждает это со ссылкой на самого Свиньежича, коему V. собственнолично изложила почти весь их роман. Ничего из ею изложенного он потом не пересказывал, ни в «L’Ouganda», ни где бы то ни было вообще: лишь Шаблону, много лет спустя. Вероятно, совестился своей таблицы пермутаций и комбинаций, но до сего предела, по крайней мере, вел себя по-джентльменски. Его описание их – хорошо сочиненный и нестареющий натюрморт любви в одной из ее множества крайностей: V. на пуфе, наблюдает за Мелани на кровати; Мелани наблюдает за собой в зеркале; отражение в зеркале, быть может, созерцает время от времени V. Никакого движения, но минимум трения. И все же – единственное решение древнейшего парадокса любви: одновременный суверенитет, но слияние воедино. Господство и покорность здесь неприменимы; узор из трех был симбиотичен и взаимен. V. требовался ее фетиш, Мелани – зеркало, временный мир, другая, дабы наблюдала ее наслаждение. Ибо такова аутофилия молодых, куда вторгается общественная перспектива: девушка-подросток, чье существование столь визуально, обозревает в зеркале своего двойника; двойник становится вуайеристом. Фрустрация от собственной неспособности раздробиться на достаточное количество публики лишь добавляет половому возбуждению. Ей потребен, кажется, настоящий подгляда, чтоб сложилась полная иллюзия, будто отражения ее, вообще говоря, и есть эта самая публика. С прибавлением другой – умноженной, быть может, зеркалами – наступает консумация: ибо другая есть тоже ее двойник. Она – как женщина, которая одевается лишь для того, чтобы на нее смотрели, чтобы о ней судачили другие женщины: их ревность, шепотки, неохотное восхищение суть ее собственные. Они – она.