V.

Что же до V., она признавала – быть может, сознавая собственное продвижение к неодушевленности, – что фетиш Мелани и фетиш ее самой – одно. Как все неодушевленные предметы тому, кто стал их жертвой, одинаковы. То была вариация на тему Иглошёрста, тему Тристана-с-Изольдой, вообще-то, по мнению кое-кого, единая мелодия, банальная и несносная, всего романтизма, со Средневековья начиная: «деянье любви и деянье смерти суть одно». Наконец-то умерев, они воссоединятся с неодушевленной вселенной и друг с другом. А до тех пор любовная игра, стало быть, превращается в воплощение неодушевленного, в травестию не меж полами, а между проворным и мертвым; человеком и фетишем. Одежда, носимая обеими, была произвольна. Волосы, сбритые с головы Мелани, – случайны: лишь невразумительный осколок личной символики для дамы V.: быть может, окажись она Викторией Краль на самом деле, какое-то отношение ко времени, проведенном ею в послушничестве.

Будь она Викторией Краль, даже Шаблон не сумел бы остаться невозмутим от иронического провала, к коему катилась вся ее жизнь, слишком уж стремительно к тому предвоенному августу, чтобы ход ее можно было как-то обратить. Флорентийская весна, молодая предпринимательница со всею весеннею надеждой в ее virtù, с девочковой верой в то, что Фортуну (если только навык ее, расчет времени останется верен) можно поставить под контроль; что Викторию постепенно подменяет V.; нечто совершенно отличное, чему у юного века покамест нет имени. Нас всех до определенной степени втягивает в политику медленного умирания, но бедная Виктория еще и близко познакомилась с Тем, что в Задней Комнате.

Если V. подозревала, что ее фетишизм вообще как-то вписывается в какой бы то ни было заговор, направленный против одушевленного мира, какое бы то ни было внезапное учреждение тут колонии Царства Смерти, это могло оправдать мнение, поддерживавшееся в «Ржавой ложке», что Шаблон ищет в ней собственную личность. Но таково было ее восхищение пред тем, что Мелани искала и нашла свою личность в ней и в бездушном блеске зеркала, что она продолжала не сознавать, застигнутая любовью врасплох; забывая даже, что, хотя тут, на этом пуфе, кровати и в зеркалах, Распределение Времени заброшено, любовь их, по-своему, – лишь очередная разновидность туризма; ибо, ровно как туристы привносят в мир, в эволюции его, одну часть или другую и со временем создают в каждом городе собственное параллельное общество, так и Царство Смерти обслуживается фетишными конструкциями, вроде создаваемых V., что собою представляет некоторого рода внедрение.

Знай она это, как бы отреагировала? Опять же двусмысленно. Это означало бы в конечном счете смерть V.: во внезапном учреждении здесь неодушевленного Царства, несмотря на все усилия его предотвратить. Мельчайшее понимание – при любом шаге: Каир, Флоренция, Париж, – того, что она вписывается в расклад помасштабнее, который со временем приведет к ее личному уничтожению, и она, быть может, отпрянула бы, постепенно учредила бы столько контрольных рычагов в себе, что стала бы – для фрейдиста, бихевиориста, человека набожного, не важно – чисто детерминированным организмом, автоматоном, сконструированным, так уж вышло – затейливо и старомодно, – из человеческой плоти. Или, напротив, на то, что выше, что мы в итоге зовем пуританством, могла б отреагировать странствием еще глубже в страну фетишей, пока не превратилась бы целиком и в реальности – а не просто в любовной игре с какой-нибудь Мелани – в неодушевленный объект желанья. Шаблон даже отвлекся от своих обычных изнурительных трудов и пригрезил себе ее нынче, в семьдесят шесть лет: кожа сияет цветеньем какого-то нового пластика; оба глаза стеклянные, но теперь в них вживлены фотоэлементы, серебряными электродами подсоединенные к зрительным нервам из чистейшей медной проволоки, которые ведут в мозг, сработанный столь тонко, что никакой диодной сетке с ним не сравниться. Электромагнитные реле будут ее ганглиями, сервомеханизмы станут двигать ее безупречными нейлоновыми членами, гидравлическую жидкость платиновый сердечный насос качает по бутиратным венам и артериям. Быть может – у Шаблона по временам ум бывал не чище, чем у кого-нибудь из Шайки, – даже сложная система датчиков давления, размещенных в изумительном влагалище из полиэтилена; все переменные плечи их мостов Уитстона ведут к единому серебряному кабелю, подающему напряжения наслаждений непосредственно к нужному регистру цифровой машины у нее в черепе. А стоит ей улыбнуться или осклабиться в экстазе, засверкает ее коронная черта: драгоценные зубы Собствознатча.