V.

– Покедова, Свин, – сказал Профан.

– Зексуй Паолу за меня, – буркнул Свин, разутый, полусонный.

А в ночлежке у Шаблона вовсю шел покер – и уже закруглялся, потому что выходила новая смена.

– Ну и ладно, – сказал Шаблон, – они уже почти обчистили Шаблона.

– Мягкотелый вы, – сказал Профан, – намеренно даете им выигрывать.

– Нет, – ответил Шаблон. – Деньги понадобятся на путешествие.

– Схвачено?

– Все схвачено.

Отчего-то, показалось Профану, до этого дело дойти было нипочем не должно.

III

И вот – частная отвальная вечеринка, только Профан и Рахиль, две недели спустя. После снимков на паспорт, усиленной вакцинации и всего прочего Шаблон выступал его камердинером, убирая все официальные баррикады каким-то своим волшебством.

Собствознатч не парился. Шаблон даже сходил к нему – быть может, проверить, не тонка ли кишка, коя понадобится ему для столкновения с тем, что б ни осталось от V. на Мальте. Они обсудили понятие собственности и пришли к выводу, что истинному собственнику не обязательно владеть чем-то физически. Если душевный стоматолог знал (в чем Шаблон был почти уверен), то «собственником», по определению Собствознатча, был Собствознатч; по определению Шаблона – V. Полнейший распад коммуникации. Расстались они на дружеской ноге.

Воскресную ночь Профан провел в комнате у Рахили с одним сентиментальным магнумом шампани. Руйни спал у Эсфири. Две недели уже он, почитай, и не делал больше ничего – спал.

Потом Профан лежал, устроившись головой у нее на коленях, ее длинные волосы ниспадали, прикрывая его и не давая замерзнуть. Настал сентябрь, а домовладелец по-прежнему скупился на тепло. Оба они были голые. Профан приник ухом к ее labia majora[210], словно там был рот, который мог с ним разговаривать. Рахиль рассеянно слушала бутылку с шампанским.

– Послушай, – шепнула она, поднеся бутылочное горло к его свободному уху. Он услышал, как из раствора выходит диоксид углерода, что усиливалось эхокамерой с фальшивым дном. – Счастливый звук какой.

– Да. – Каков процент в том, чтобы сказать ей, на что действительно похож этот звук? В «Антроизысканиях и партнерах» хватало счетчиков радиации – и самой радиации, – чтобы там все звучало, как обезумевший сезон саранчи.

Отплывали назавтра. Фулбрайтовская публика притиснула их к леерам «Сусанны Сквадуччи». Рулоны креповых лент, ливни конфетти и оркестр, все нанятое, превращали дело в праздник.

– Ciao, – кричала Шайка. – Ciao.

– Sahha, – сказала Паола.

– Sahha, – эхом поддержал Профан.

Глава шестнадцатая Валлетта

I

На Валлетту пролился слепой дождь, даже с радугой. Полни Бред, пьяный сигнальщик, лежал на животе под установкой 52, подпирая голову руками, и смотрел, как по Гавани под дождем пыхтит британское десантное судно. Пуз Клайд из Чи, габаритами 6ʹ 1ʹʹ / 142 фунта, родившийся в Уиннетке и окрещенный Харви, стоял у лееров и мечтательно поплевывал в сухой док.

– Пуз Клайд, – взревел Полни.

– Нет, – сказал Пуз Клайд. – Чем бы ни было.

Должно быть, он расстроен. Сигнальщикам так не отвечают.

– Я вечером иду на берег, – нежно произнес Полни, – и мне нужен дождевик, потому что снаружи дождь, как ты мог бы заметить.

Пуз Клайд вынул беску из заднего кармана и напялил ее себе на голову, как дамский чепец.

– У меня тоже увольнение, – сказал он.

Ожил матюгальник.

– Всю краску и кисти сдать в каптерку, – сообщил он.

– Самое время, – сказал Полни. Он вылез из-под лафета и присел на шельтердеке на корточки. Дождь падал на него сверху, затекал в уши и струился по шее, а он смотрел, как солнце мажет красным небо над Валлеттой.

– Что случилось, эй, Пуз Клайд?

– Ох, – ответил тот и сплюнул за борт. Глаза его проследили за белой каплей слюны до самого низу. Минут через пять молчания Полни сдался. Обошел по правому борту и спустился доставать Тигра Младкрова, рулевого картофельной шлюпки, сидевшего на нижних ступеньках трапа, рядом с камбузом, за резкой огурцов.

Пуз Клайд зевнул. Дождь лился ему в рот, но он, похоже, не замечал. У Клайда имелась закавыка. Будучи эктоморфом, он располагал склонностью тягостно раздумывать. Служил он старшиной-комендором третьего класса, и обычно это б его не касалось, вот только его койка располагалась непосредственно над койкой Папика Года, а Папик с самого захода в Валлетту, Мальта, обзавелся привычкой разговаривать сам с собой. Негромко; не слышал его никто, кроме Пуза Клайда.

А раз уж у нас такой матросский телеграф у бачка, и моряки, под зачастую сентиментальными и свинскими экстерьерами, суть сентиментальные свиньи, Клайд неплохо знал, что именно на Мальте так расстраивает Папика Года. Папик ничего не ел. Обычно из увольнений его за уши не вытянешь, а тут на берег не сходил еще ни разу. Потому как напивался там Папик обычно с Клайдом, теперь у Пуза Клайда увольнения были испорчены.

Лазарь, палубный матрос, уже две недели пробовавшийся в радарную команду, вышел со шваброй и принялся сгонять воду в шпигаты по левому борту.

– Сам не знаю, зачем я это делаю, – в диалоговом режиме ныл он. – Я даже не на вахте.