V.

– Видишь, – сказал Папик, впадая в философию. – Богатейшая страна на свете, а так и не научились хорошенько закатывать отвальную попойку, как асеи.

– Но для нас-то не отвальная, – сказал Клайд.

– Кто знает. В Польше и Венгрии революции, в Египте дерутся. – Пауза. – И Джейн Мэнсфилд замуж выходит.

– Ей нельзя, нельзя. Она же сказала, что меня дождется.

Они вошли в «Четыре туза». Было еще рано, и никто, кроме пьяниц с низкой переносимостью вроде Лемана, никакой суматохи не создавал. Сели за столик.

– Стаут «Гиннесс», – сказал Папик, и слова эти обрушились на Клайда ностальгическим мешком с песком. Ему хотелось сказать, дескать, Папик, нонеча не то что давеча, и чего ж ты еще на борту «Эшафота» не предупредил, потому что скучное увольнение мне лучше того, от которого больно, а от этого болит чем дальше, тем больше.

Подавальщица, принесшая им выпивку, была новенькой: по крайней мере, Клайд не помнил ее по прежнему заходу. Но вот та, что джиттербажила с одним из новобранцев Папика на другой стороне залы, – та была. И хотя баром Паолы был «Метро» чуть дальше по улице, эта девушка – Элиза? – знала по сарафанному радио буфетчиц, что Папик женился на одной из них. Если б только Клайду удалось не подпустить его к «Метрополю». Только б Элиза их не засекла.

Но музыка смолкла, она их увидела, направилась к ним. Клайд сосредоточился на пиве. Папик улыбнулся Элизе.

– Как жена? – спросила та, конечно.

– Надеюсь, хорошо.

Элиза, благослови ее боженька, развивать не стала.

– Потанцевать не хочешь? Твоего рекорда пока никто не побил. Двадцать два подряд.

Шустрый Папик уже был на ногах.

– Давай поставим новый.

Хорошо, подумал Клайд: хорошо. Немного погодя подвалил не кто иной, как младший лейтенант флота Джонни Контанго, командир дивизиона живучести с «Эшафота», по гражданке.

– Когда мы винт починим, Джонни?

Джонни потому, что офицер этот был белой беской, отправленной на КПО[212], после чего ему представилось два обычных варианта – подвергать гоненьям тех, кто принадлежал к его бывшему сословию, либо и дальше с ними брататься, и к черту офицерскую кают-компанию, – и он выбрал последнее. В этом он, вероятно, хватал через край, по меньшей мере – при всяком удобном случае перечил Наставлению: в Барселоне угнал мотоцикл, в Пирее на Флотском Причале спровоцировал импровизированный массовый заплыв в полночь. Почему-то – видать из-за слабости капитана Шмура к неисправимым – трибунала он избежал.

– С винтом меня все больше совесть ест, – сказал Джонни Контанго. – Только что сбежал с нудного междусобойчика в Британском офицерском клубе. Знаешь, какая у них популярная шуточка? «Давай-ка хлопнем еще по одной, старина, пока нам не пришлось друг с другом воевать».

– Не понял, – сказал Пуз Клайд.

– В Совете безопасности мы по этим Суэцким делам голосовали вместе с Россией и против Англии и Франции.

– Папик говорит, асеи нас выкрадут.

– Насчет этого не знаю.

– Так а что с винтом?

– Пей лучше пиво, Пуз Клайд. – Джонни Контанго совесть за покореженный гребной винт ела не из глобальных политических соображений. То была вина личная, и она, как подозревал Пуз Клайд, расстраивала его гораздо сильней, чем он показывал. Джонни был вахтенным офицером, и вот посреди его вахты старичок «Эшафот», проходя Мессинским проливом, налетел на что уж там было – полузатопленный обломок крушения, нефтяную бочку. Радарному дивизиону было некогда – поди уследи за целым флотом ночных рыбаков, которые выбрали тот же курс, – и объект не заметили, если он вообще из воды выдавался. Снос, дрейф и чистая случайность привели их сюда на ремонт гребного винта. Бог знает, что Средь там подбросила Джонни Контанго под киль. В рапорте назвали «враждебно настроенной формой морской жизни», и над таинственной рыбой, жующей гребные винты, много смеялись, но Джонни все равно чувствовал, что во всем виноват он. Флот скорее обвинит что-нибудь живое – лучше человекоподобное и с личным номером, – нежели чистую случайность. Рыбу? Русалку? Сциллу, Харибду, чё. Поди знай, сколько чудищ женского пола таит в себе Средь?

– Буээггхх.

– Спорим, Пингес, – сказал Джонни, не оборачиваясь.

– Ну. На всю свою форму. – Материализовался хозяин заведения и встал, свирепый, над Пингесом, учеником старшины-вестового, вопя во всю глотку:

– БП, БП, – безо всякого результата. Пингес сидел на полу, изнемогая от непродуктивных рвотных позывов.

– Бедный Пингес, – сказал Джонни. – Он из ранних.

А на танцполе Папик уже набрал около дюжины и не проявлял ни малейшего признака того, что намерен останавливаться.

– Надо загрузить его в такси, – сказал Пуз Клайд.

– Где Пупс. – Кандидат Фаланга, по совместительству – кореш Пингеса. Тот уже распростерся меж ножек стола и сам с собой заговорил по-филлипински. Подошел бармен с чем-то темным в стакане, оно шипело. Пупс Фаланга, по своему обыкновению в платке по-бабьи, влился в группу вокруг Пингеса. Сколько-то британских моряков поглядывало с интересом.