V.

Естественно, Шаблон осведомился, что ему придется пробовать, – так и вышел на контакт. Вскоре они вернулись в кабинет, который Цайтзюсс делил с какой-то нечетко определенной группой сметчиков, беседуя о канализации. Где-то в парижском досье, знал Шаблон, хранилась запись разговора с одним из Collecteurs Généraux[51], работавших в магистральном коллекторе, тянувшемся под бульваром Сен-Мишель. Субъект этот, во время интервью уже глубокий старик, но с поразительной памятью, припоминал, что видел женщину, которая могла оказаться V., на одной экскурсии, какие устраивались по средам два раза в месяц, незадолго до Великой войны. Поскольку Шаблону с канализацией уже везло, он не видел ничего плохого в том, чтобы попробовать еще разок. Они вышли пообедать. Днем прошел дождь, и беседа обратилась к канализационным историям. Подтянулось несколько ветеранов со своими воспоминаниями. Всего через час или около того упомянули Веронику: любовницу священника, которая хотела уйти в монахини, она обозначалась в дневнике инициалом.

Убедительный и обворожительный даже в мятом костюме и зарождающейся бородке, стараясь не выдать ни грана возбуждения, Шаблон уболтал свести его вниз. Но ясно, что они его там ждали. Ну и куда теперь отсюда? Все, что он хотел увидеть в Приходе Благостыня, он увидел.

Две чашки кофе спустя легавый ушел, а еще через пять минут явились Рахиль, Фу и Свин Будин. Все кучей загрузились в «плимут» Фу. Он предложил ехать в «Ложку». Свин был только за. Рахиль, слава те господи, не стала ни сцену устраивать, ни задавать вопросы. Высадились в двух кварталах от ее квартиры. Фу отчалил дальше по Проезду. Снова пошел дождь. На обратном пути Рахиль молвила только:

– Вот у вас жопа-то болит. – Произнесла она это, не подымая длинных ресниц, с улыбкой маленькой девочки, и секунд десять Шаблон чувствовал себя тем alter kocker[52], коим Рахиль его, наверное, считала.

Глава шестая, в которой Профан возвращается на уровень улицы

I

Женщины всегда происходили со шлемилем Профаном, как несчастные случаи: порвавшиеся шнурки, уроненные тарелки, булавки в новых рубашках. Фина исключением не была. Поначалу Профан прикидывал, что он лишь бестелесный объект воплощенной благотворительности. Что в обществе бессчетных мелких и раненых зверюшек, бродяг с улицы, которые при смерти и для Бога потеряны, он для Фины лишь еще одно средство достичь благодати или раздобыть индульгенцию.

Но, как обычно, он оказался неправ. Первый намек явился ему в безрадостном праздновании, которое устроили Анхель и Херонимо после его первых восьми часов охоты на аллигаторов. Все они вышли в ночную смену и к Мендосам вернулись около 5 утра.

– Надевай костюм, – сказал Анхель.

– У меня нет костюма, – сказал Профан.

Ему дали Анхелев. Слишком тесный, в нем он чувствовал себя посмешищем.

– Я одного хочу, – сказал он, – на самом деле – спать.

– Спать днем, – сказал Херонимо, – хо-хо. Чокнутый, дядя. Идем поищем себе coño.

Вошла Фина, теплая и заспанная; услыхала про гулянку, захотела тоже. С 8 до 4:30 она работала секретаршей, но ей светил больничный. Анхель весь смутился. Это как бы относило его сестру к классу coño. Херонимо предложил позвать Долорес и Пилар, знакомых девушек. Девушки – это не coño. Анхель воспрянул.

Вшестером они начали в сверхурочном клубе возле 125-й улицы, пили вино «Галло» со льдом. В одном углу апатично наигрывал оркестрик – вибрафон и ритм-секция. Музыканты эти учились в школе с Анхелем, Финой и Херонимо. В перерывах они подходили и подсаживались за столик. Все были пьяны и кидались друг в друга кубиками льда. Говорили по-испански, и Профан отвечал на том итало-американском, какой слышал ребенком дома. Коммуникация происходила примерно 10-процентная, но всем было наплевать: Профан выступал всего-навсего почетным гостем.

Вскоре глаза Фины перестали быть сонными и зажглись от вина, разговаривала она теперь меньше, а больше улыбалась Профану. Ему от этого стало неловко. Выяснилось, что вибрафонист Дельгадо назавтра женится, а у него мандраж. Завязался жестокий и бессмысленный спор о женитьбе, за и против. Пока остальные орали, Фина подалась к Профану так, что лбами стукнулись, и прошептала:

– Бенито, – легко и кисло дохнув вином.

– Хосефина, – кивнул он, любезно. У него начинала болеть голова. Она прислонялась к его лбу до следующего отделения, когда Херонимо сграбастал ее, и они рванули танцевать. Долорес, толстая и дружелюбная, пригласила Профана.

– Non posso ballare, – сказал он.