V.

«Бабники» были до странности разреженной группой. Наемники, многие жили с Финой по соседству; но, в отличие от прочих банд, своей поляны у них не было. Они распределялись по всему городу; не располагая собственной географической или культурной территорией, свой арсенал и мастерство уличной драки они предоставляли в распоряжение любой заинтересованной стороны, которая замышляла бы разборку. Совет Молодежи никогда не мог их перечесть: они были повсюду, но, как упомянул Анхель, ссыкливы. Главное преимущество того, что они на твоей стороне, – психологическое. Они поддерживали тщательно зловещий вид: угольно-черные бархатные куртки с клановым именем, скромно выписанным кровавыми буковками на спине; лица бледны и бездушны, как другая сторона ночи (и возникало чувство, что там-то они и живут: ибо они вдруг возникали через дорогу и некоторое время не отставали, а потом вновь пропадали, словно скрывались за каким-то незримым занавесом); ходить все предпочитали крадучись, с голодными глазами, хищными ртами.

Профан с ними познакомился светски лишь на празднике Сан’Эрколе-деи-Риночеронти[57], который отмечается на Мартовских идах и празднуется в центре, в районе под названием Маленькая Италия. По всей Малберри-стрит в тот вечер парили арки лампочек, смонтированных убывающими вдаль витками по-над улицей, и сияли они все до самого горизонта, до того безветрен был воздух. Под огнями располагались импровизированные палатки для орлянки, бинго, цапни пластиковую утю и выиграй приз. Каждые несколько шагов попадались ларьки цепполе, пива, сэндвичей с колбасой и перцем. За всем этим была музыка с двух эстрад, одна – в нижнем конце улицы, вторая – посередине. Популярные песни, оперы. Не слишком громко в холодной ночи: словно замкнуто лишь под огнями. Итальянские и китайские жители сидели на крылечках, точно летом, разглядывали толпу, огни, дым от ларьков с цепполе, что подымался лениво и нетурбулентно к огням, но рассеивался, их не достигнув.

Профан, Анхель и Херонимо рыскали в поисках coño. Заканчивался четверг, завтра – согласно шустрым подсчетам Херонимо – они работали не на Цайтзюсса, а на Правительство США, поскольку пятница есть одна пятая часть недели, а правительство отнимает у тебя одну пятую получки за уклонение от налогов. Красота расклада Херонимо заключалась в том, что день такой – не обязательно пятница, им может быть любой день – или дни – недели, если тебе до того уныло, что время, потраченное на старого доброго Цайтзюсса, считалось бы предательством. Профан постепенно перенял такой образ мысли, и тот, вместе с дневными вечеринками и системой чередования смен, измысленной десятником Хезом, когда лишь накануне узнаешь, как будешь работать завтра, навязал ему такой диковинный календарь, который вовсе не расчерчивался ни на какие аккуратные квадраты, а скорее ломался на мозаику кособоких уличных поверхностей, что меняли положение по свету солнечному, уличному, лунному, ночному…

На этой улице ему было неуютно. Люди, толпившиеся на мостовой между ларьками, казались не логичнее предметов у него в снах.

– На них же тут ни лица, – сказал он Анхелю.

– Зато полно жопца, – сказал Анхель.

– Смотри, смотри, – сказал Херонимо. Три малолетки, сплошь помада и до блеска заточенные поверхности грудей и попок, стояли перед колесом Фортуны, подергиваясь и пустоглазо.

– Бенито, ты по-макаронному говоришь. Поди скажи им, как насчет мало-мало.

За их спинами оркестр играл «Мадам Баттерфляй». Непрофессионально, неотрепетированно.

– Тут же не заграница, – сказал Профан.

– Херонимо – турист, – сказал Анхель. – Хочет съездить в Сан-Хуан и пожить в «Кариб-Хилтоне», покататься по городу поглядеть на puertorriqueños[58].

Они слонялись медленно, приглядываясь к малолеткам у колеса. Нога Профана угодила на пустую пивную банку. Он было покатился. Анхель и Херонимо, с флангов, подхватили его под руки где-то на полпути вниз. Девчонки обернулись и теперь хихикали, глаза безрадостные, окаймленные тенью.

Анхель помахал.

– У него ноги подгибаются, – промурлыкал Херонимо, – когда он видит красивых девушек.

Хиханьки набрали в громкости. Где-то в другом месте американский лейтенант и гейша пели бы по-итальянски под музыку, что звучала теперь за ними; как вам такое туристское смешенье языков? Девчонки тронулись, и троица пристроилась к ним. Купили пива и заняли свободное крыльцо.

– Бенни у нас тут по-макаронному говорит, – сказал Анхель. – Скажи что-нибудь по-макаронному, а.

– Sfacim[59], – сказал Профан; девушек шокировало до печенок.

– Матерщинник какой у вас друг, – сказала одна.

– Не желаю я с матерщинником рядом сидеть, – сказала девчонка, сидевшая рядом с Профаном. Встала, дернула попой и отошла на улицу, где остановилась, подбоченясь, и уставилась на Профана темными дырами глаз.