V.

Словно мишуру вдруг накинули на рождественскую елку, в толпе на улице весело засверкали выкидные ножи, монтировки и сточенные пряжки армейских ремней. Девушки на крыльце согласно затаили дыхание через оскаленные зубы. Смотрели они рьяно, словно бы каждая сделала свой взнос в совокупность ставок на то, кто прольет первую кровь.

Оно так и не произошло, чего б ни ждали: не сегодня. Откуда ни возьмись Фина, Святая Фина Бабников, подошла своей соблазнительной походочкой, среди когтей, клыков, бивней. Воздух сделался мягок по-летнему, от Канал-стрит на сверкающе-лиловом облаке спорхнул хор мальчиков, распевающих «O Salutaris Hostia»[62]; председатель правления и Король Бопа сцепили предплечья в знак дружбы, а последователи их сложили оружие и обнялись; а Фину вознесла стая пневматически толстых симпатюль-херувимов, чтоб она повисела над внезапным миром, который создала, сияя, безмятежная.

Профан разинул рот, шмыгнул носом и убрался восвояси. Следующую неделю или около он размышлял о Фине и Бабниках – и немного погодя уже начал тревожиться всерьез. В банде этой ничего особенного не было, сопляки есть сопляки. Он был уверен – всякая любовь между нею и Бабниками пока была христианска, неземна и пристойна. Но сколько это может тянуться? Сколько сама Фина выдержит? Едва ее озабоченные пацаны углядят хоть краешек распутства за святостью, черную кружевную комбинашку под стихарем, Фина может запросто оказаться под трамваем, некоторым образом напросившись сама. У нее и так отсрочка.

Однажды вечером он вошел в ванную, матрас закинут на спину. До этого смотрел древнее кино с Томом Миксом по телевизору. Фина лежала в ванне, соблазнительно. Без воды, без одежды – только Фина.

– Послушай-ка, – сказал он.

– Бенни, я целка. Я хочу, чтоб им был ты. – Произнесла она это с вызовом. Какую-то минуту казалось благовидно. В конце концов, на его месте может оказаться вся эта богом забытая волчья стая. Он глянул на себя в зеркало. Жирный. Свинячьи мешки под глазами. И чего он ей так уперся?

– Почему я, – сказал он. – Сбереги для того, за кого выйдешь.

– Кому надо выходить, – сказала она.

– Слушай, а что подумает сестра Мария Аннунциата. Вот ты мне столько всего приятного делала, этим несчастным правонарушителям с улицы. И хочешь, чтоб в ведомости все это вычеркнули? – Кто бы мог подумать, что Профан когда-нибудь станет так препираться? Глаза ее горели, она изгибалась медленно и томно, все эти смуглые поверхности подрагивали зыбучими песками. – Нет, – сказал Профан. – Ну-ка выскакивай отсюда, я спать хочу. И не ори братцу, дескать насилуют. Он верит в свою сестру, что она не станет никак зажигать, но тебя знает лучше.

Она вылезла из ванны и накинула халат.

– Извини, – сказала она. Профан кинул в ванну матрас, сам кинулся поверх и закурил. Она выключила свет и закрыла за собой дверь.

II

Тревоги Профана за Фину оказались реальны и уродливы, довольно скоро. Пришла весна: тихая, неприметная и после множества фальстартов: грозы с градом и сильные ветры ласточкиными хвостами сочленялись с днями безветренного мира. Аллигаторы, жившие в канализации, сократились до горстки. Цайтзюсс понял, что охотников у него больше, чем нужно, поэтому Профан, Анхель и Херонимо начали работать на полставки.

Все больше и больше Профан чувствовал себя чужаком в нижнем мире. Вероятно, случилось это так же неощутимо, как убыль популяции аллигаторов; но почему-то начало выглядеть и так, что он теряет контакт с кругом друзей. Что я такое, орал он на себя, святой Франциск для аллигаторов? Я с ними не разговариваю, мне они даже не нравятся. Я в них стреляю.

Хрен тебе, ответил его адвокат дьявола. Сколько раз они ковыляли к тебе из тьмы, как друзья, искали тебя? Тебе когда-нибудь приходило в голову, что им хочется получить пулю?