V.

За спиной шаги. Проходя под следующим фонарем, он увидел продолговатые тени голов в касках, что покачивались вокруг его ускоряющихся ног. Guardie? Он чуть не ударился в панику: за ним следят. Он повернулся к ним, разведя руки, точно опавшие крылья, как загнанный в тупик кондор. Их не разглядеть.

– Вам желают задать несколько вопросов, – по-итальянски промурлыкал голос, откуда-то из тьмы.

Не пойми почему, но жизнь вдруг к нему возвратилась, все стало, как бывало обычно, никакого различия с тем, как вел на Махди взвод перебежчиков, высаживался с вельбота на Борнео, шел среди зимы к Полюсу.

– Подите к черту, – бодро ответил он. Метнувшись из лужицы света, в которой его застали, он ринулся прочь по узкой, извилистой боковой улочке. Слышал за собой шаги, проклятья, крики «Avanti!»: посмеялся бы, но дыханья жалко. Через пятьдесят метров свернул в переулок. В конце его стояла шпалера; Годолфин схватился за нее, подтянулся, полез. Юные шипы роз кололи ему руки, враг завывал все ближе. Он долез до балкона, перевалил через перила, пнул остекленные двери и вошел в спальню, где горела единственная свеча. На кровати съежились мужчина и женщина, нагие и обалделые, а ласки их застыли в полной бездвижности.

– Мадонна! – завопила женщина. – È il mio marito![105] – Мужчина выругался и попробовал нырнуть под кровать. Старый Годолфин, спотыкаясь через всю комнату, фыркнул. Бог мой, не к месту подумал он, а ведь я их уже видел. Все это я наблюдал двадцать лет назад в мюзик-холле. Он открыл дверь, нашел лестницу, кратко помедлил, после чего зашагал наверх. Никаких сомнений, настрой у него романтический. Без погони по крышам было б обидно. Когда Годолфин выбрался наверх, голоса преследователей смятенно ревели где-то далеко слева. Разочарованный, он все равно прошел поверху еще два-три здания, отыскал наружную лестницу и спустился в другой переулок. Десять минут бежал трусцой, глубоко дыша, держась извилистого курса. Наконец его внимание привлекло ярко освещенное заднее окно. Годолфин к нему подкрался, заглянул. Внутри совещались тревожно трое – в джунглях тепличных цветов, кустарника и деревьев. Одного Годолфин узнал – и хмыкнул изумленно. И впрямь планета у нас мала, подумал он, а я ни одного ее края не видел. Он постучал в окно.

– Раф, – негромко позвал он.

Синьор Мантисса поднял взгляд, вздрогнув.

– Minghe! – произнес он при виде ухмыляющегося лица Годолфина. – Старый inglese. Откройте ему, кто-нибудь. – Цветовод, красномордый и недовольный, распахнул заднюю дверь. Годолфин быстро вошел, мужчины обнялись, Чезаре почесал голову. Вновь заперев дверь, цветовод отступил за веерную пальму. – Далековато от Порт-Саида, – сказал синьор Мантисса.

– Не так уж и далеко, – ответил Годолфин, – да и не долго.

То была дружба, не подвластная тленью, как ни усеивают с годами ее засушливые промежутки обособленности друг от друга; гораздо значительней ее возобновление в сей миг, беспричинное признание сродства одним осенним утром четыре года тому, еще на угольных причалах у входа в Суэцкий канал. Годолфин, безупречный при полном параде, готовился к инспекции своего корабля, Рафаэль Мантисса, предприниматель, надзирал за погрузкой целого флота маркитантских ботов, который по пьяни выиграл в баккара месяцем ранее в Каннах, и они соприкоснулись взглядами – и тут же заметили друг в друге одинаковую выкорчеванность, похожее католическое отчаяние. Подружились они, даже не заговорив. Вскоре оба пошли и напились вместе, рассказали друг другу о своей жизни; поввязывались в драки, обрели, казалось, свой временный дом в полумире за европеизированными бульварами Порт-Саида. Никакой ахинеи о вечной дружбе или братстве по крови и не нужно было нести.

– Что такое, друг мой, – сказал теперь синьор Мантисса.

– Помнишь, как-то раз, – ответил Годолфин, – место, я тебе говорил: Вайссу. – Не то же, что он рассказывал сыну, или Следственной Комиссии, или Виктории несколькими часами ранее. Рассказывать Рафу – как сравнивать впечатления с таким же морским волком о сходе на берег в порту, где оба побывали.

Синьор Мантисса скорчил сочувственную moue[106].

– Опять, что ли, – сказал он.

– У тебя сейчас дела. Потом расскажу.

– Нет, все в порядке. Тут просто иудино дерево.

– У меня больше нет, – пробормотал цветовод Гадрульфи. – Я ему это уже полчаса талдычу.

– Он жмется, – угрожающе произнес Чезаре. – Двести пятьдесят лир хочет, теперь уже.

Годолфин улыбнулся.

– Какие шашни с законом требуют иудина дерева?

Без колебаний синьор Мантисса объяснил.

– И теперь, – сказал он, – нам нужен дубликат, который мы дадим найти полиции.

Годолфин присвистнул.

– Значит, сегодня уезжаешь из Флоренции.

– Так или иначе, речной баржей в полночь, si.

– А будет местечко еще для одного?

– Друг мой. – Синьор Мантисса сжал его бицепс. – Для тебя, – сказал он; Годолфин кивнул. – У тебя неприятности. Конечно. Не стоило и спрашивать. Если б ты поехал и без единого слова, я бы прирезал капитана баржи, попробуй он возмутиться.