В Англии

Стишки сочинялись легко, на манер песенок из фильмов-ревю. Мальчишки бежали за Кэтлином, умирая от желания, чтобы он оглянулся. Тогда на всю улицу рассыпалась оглушительная трель: «Кэй, Кэй, Кэти». Поэтому-то, говорила Бетти, он всегда молчит. Но если с ним вежливо поздороваться, он обязательно ответит. Со знакомыми всегда приветлив. Прекрасный работник. И очень, очень силен. (Джозеф, уловив намек, кивал головой.) Берется за любую работу и всегда делает ее безупречно. Так что без работы не сидит. Конверт с получкой целиком отдает матери. Люди советовали ему поменять имя (это можно, только дорого стоит, поясняла Бетти). А он улыбнется в ответ и молчит.

Теперь Кэтлину уже под сорок, и вдруг совсем недавно его точно подменили. Он стал курить, зачастил в пивную, его видели теперь на футболе, на соревнованиях гончих. Но самым удивительным было его участие в прошлогоднем карнавале. Он нарядился в Мэй Уэст. Кто ему подсказал, как он набрался храбрости, где взял парик, одежду — так и осталось загадкой. Как бы то ни было, явился он на карнавал в образе Мэй Уэст. Сходство было разительное. Длинный мундштук, высокие каблуки, шелковые чулки и все прочее.

Конечно, его поставили во главе процессии. Он принял это как должное. А как он шел! Чудеса да и только. И все единодушно решили — талант. Кэтлину присудили первый приз среди мужчин, первое место за выдумку он разделил с женщиной, нарядившейся Кинг Конгом[1]. Многие были недовольны, считая, что Кэтлин и по выдумке лучше всех.

В этом году он решил нарядиться толстухой Тесси О’Ши. У Тесси были стройные, легкие ноги, тонкие лодыжки, ее полнота была невесомой и радостной. Кэтлин был ростом шесть футов два дюйма, ноги как у тяжелоатлета (Кэтлин — Мэй Уэст был в длинном до пят шелковом платье). Чтобы придать фигуре дородность, прибегли к мумификации: обмотали туловище полотенцем, прослоив где надо подушками. Получился бесподобный клоун-толстяк. Но таков был талант Кэтлина, что в этой гротескной фигуре с первого взгляда безошибочно угадывалась пышка Тесси. Можно было не вешать на спину табличку с ее именем. Для пущей схожести Кэтлин держал в руке гавайскую гитару, на которой беспрерывно тренькал, напевая ее песенки. Он не умел играть на гавайской гитаре, да и зачем? Одной рукой он крепко держал гитару, другой без остановки водил по струнам. Он знал полдюжины песенок Тесси, пел их подряд, окончив репертуар, начинал снова. Один из устроителей карнавала пригласил его и в этот раз возглавить шествие, он важно кивнул, не переставая петь, и встал, куда было сказано. Его матушка, пришедшая с сыном и в этом году, стояла неподалеку на тротуаре, готовая идти до самого парка.

Шествие ряженых вел духовой оркестр из двадцати четырех инструментов. Музыканты были одеты в темно-синюю с серебряными пуговицами форму. Ноты, написанные на картонках, были воткнуты в специальные держатели на инструментах на расстоянии шести дюймов от глаз, так что музыканты шли, близоруко вытянув головы, в то время как ноги выделывали кренделя. На большом барабане в этом году играл Джонни Мидлтон; нрав у него был горячий, но зато увесистые, с разлохмаченной головкой барабанные палочки так и плясали в руках. Он где-то раздобыл леопардовую шкуру, и еще до начала шествия лицо у него было все красное от жары. Он к тому же умел щелкать каблуками на манер гвардейцев. В гвардию его не взяли по причине роста, но он все равно выучился этой штуке.

Карнавал был плодом всевозможных ухищрений. Денег мало — выдумки много. За четыре послевоенных года карнавальное шествие стало любимым развлечением горожан, азарт еще разжигало соревнование с соседними городками. Терстон по величине был то, что надо; не очень велик (в Карлайле ни разу не было такого дружного праздника) и не очень мал (в окрестных деревнях карнавал не отличить от обычного гулянья). В этот день находило разрядку сложное чувство: радовались, что позади мрачные тридцатые годы, что одержана победа; бездумно веселились в преддверии новых социальных боев; и сквозь все это пробивались ростки ужаса перед атомной бомбой — послевоенным адским изобретением; как что-то почти невероятное вспоминали суровое единодушие военного времени, когда праздники были проблеском солнца после долгих тощих месяцев на яичном порошке и на сухом молоке.