В Англии

Ему легче утешить ее здесь, этот интимный жест на людях действует наверняка. Наедине они постоянно ссорятся; живут, вынуждены жить под одной крышей, обречены на совместное бытие обычаем, привычкой, страхом перед молвой; они как два шарикоподшипника без смазки: вращаются бок о бок, а масло давно вытекло. В те редкие минуты, когда они остаются вдвоем, любой всплеск настроения, любой вопрос, жест, попытка заговорить — все идет со скрипом.

Только на людях могут они проявлять чувства друг к другу, не боясь конфликта; в душе оседала горечь — без посторонних даже ласковой улыбки не получается. Джозеф не раз замечал подобное: все его знакомые успевают лишь на ходу переброситься с женами двумя-тремя фразами между постелью и автобусом; в промежуток после работы до пивной, перед стадионом — неизбежные стрелки на неотвратимых разъездах: чем меньше думать, тем лучше: печальное следствие разлада семейной жизни. Джозеф говорил себе: такое происходит только в пивных, с теми, кто оторвался от дома, — слабое утешение. Ему хотелось верить: есть остров счастья, когда-то таким островом была семья. Где же оно теперь, это счастье?

Он думал, что виной всему — слова. Оба не умели говорить так, чтобы ежесекундно не напоминать о той боли и разочаровании, которые приносили друг другу, об утрате иллюзий, которые каждый носил в своем сердце в пору чистых мечтаний юности. И вот теперь невыносимо быть и вместе и врозь. Остались только мгновения: иногда после долгих недель вдруг вспыхнет огонек на едва тлеющих угольках, загорится искра и тут же погаснет — вот и все, что осталось от их любви, с которой было связано столько надежд, заветных мечтаний; не обладая никакими другими ценностями, не имея на вооружении рефлексии, которая учит гибкости, делает снисходительным, они пытались жить, как подсказывает инстинкт.

Даже Дуглас, который, казалось, должен быть для них спайкой, только усугублял разобщенность: каждый владел в сыне определенной территорией, установив над ней полную, нераздельную власть. И Дуглас так привык к этому разделу, что даже нуждался в нем, стараясь найти ему название и подобие в своем уме и в мире. Ответить им он мог единственным способом: романом, который он стал сочинять. Эта ложь во спасение будет его оружием против унаследованных страхов, которые лежат на его лице, как зыбкая, удушающая маска.

Касалось ли это кабачка, города, новостей, посетителей, всего мира и даже сына, счастливы и покойны (слова, ставшие синонимами) они были, если ничто их впрямую не затрагивало. Супружеская жизнь оказалась для них бременем, и, пройдя в одной упряжке долгий путь, они совсем выбились из сил. Причиной они считали непомерную работу, которая хоть и удерживала их на поверхности, но вконец изнурила.

Наступило время, когда в памяти их стали стираться самые дорогие картины прошлого: они не помнили больше, как яростно метались на ветру свечи каштана, под которым они лежали в дождь, утомленные ласками; забыли вкус губ, кожи друг друга в те далекие дни: в глазах давно не зажигался стыдливый огонек желания, отринув другого не только в жизни, но и в сновидениях, они все глубже вязли в необратимой отчужденности которую безуспешно силились побороть.

В мыслях они старались каждый понять другого, оставшись вдвоем, осыпали друг друга упреками; на людях сдерживались; поздно вечером в спальне говорили о Дугласе и Гарри кротко, примиренно; если бы они стали говорить, что думали, им пришлось скоро бы замолчать. Еще оставалось в жизни кое-что, стоившее жертвы.

14

Гарри наслаждался. Суббота, летний полдень. Сено, сметанное в копны, почти все увезено с поля. Солнце гонит из-под земли горячие испарения; упасть бы, уткнуться лицом в эту землю, захлебнуться маревом. Стянул рубаху, синие джинсы липнут к бедрам, спина белая, узкая, под кожей играют мускулы; тончайшая пленка пота, обтягивая тело, еще подчеркивает гибкость.

Ему семнадцать, он расстался со школой год назад и работает с тех пор на ферме. На той самой, где батрачил его названый дед Джон, в трех милях от Терстона. Ездит каждый день на велосипеде, не хочет ночевать на ферме, а лет тридцать назад пришлось бы. Долгие вечера на хозяйской кухне — единственное, что не по вкусу в этой работе. Найти место поблизости было нетрудно. Джон порекомендовал его, и дело вмиг сладилось: два-три слова с хозяином беседой не назовешь; испытывая неловкость, поглядели один на другого, мистер Доусон спросил: «Значит, решил к нам податься?» Гарри ответил: «Вроде бы». Так и нанялся в батраки, хотя это слово застревало у него в горле; на вопрос, что он делает, всегда отвечал: «Пашу землю».