В Англии

Вступив сюда, она содрогнулась: эта забытая немая комната — точь-в-точь маячащие впереди годы, письмена на стенах предрекают печальное будущее. Она хотела подумать здесь в одиночестве, понять причину тоски, попытаться рассеять ее. Но увидела, что ничего этого не может: мысль ее витала где-то бесцельно. Ей по душе более простая жизнь. Люди везде теперь получают большую зарплату: посетители «Дрозда» зарабатывают почти столько, сколько Джозеф, за гораздо меньший труд. Это, конечно, хорошо: в какой-то степени восстановлена справедливость. Ее однокашники все пользуются регулярными отпусками; у двух-трех есть собственные машины; у женщин новые шубы; дети по пятницам приносят домой хорошую зарплату: глаз радует груда денег на кухонном столе. Если бы Джозеф остался на аэродроме или в страховой конторе, они жили бы сейчас тихо и счастливо.

Наверное, они не смогли бы давать мальчикам столько. наверное, Дугласу пришлось бы бросить школу, но в этом нет ничего страшного. Он стал бы шофером или машинистом, получал бы зарплату, купил мотоцикл, ходил на танцы, а то ведь сейчас его не прогонишь повеселиться. Он хочет учиться; пусть, конечно, это прекрасно. Но она бы хотела, чтобы у него были другие желания, попроще. Когда в прошлом году им сообщили, что он получил право на стипендию и будет учиться в Оксфорде, даже тогда к радости примешалась боль: сын для нее потерян, она уступает его чему-то такому, что недоступно ее пониманию. А Гарри — будь что будет — решил покончить с образованием в шестнадцать лет. Немного больше денег, немного меньше, он хуже не станет.

Как она безмерно устала! Как будто уже конец пути, а ведь по годам прожито чуть больше половины. За окнами спешат домой девушки, стучат тяжелые ботинки мужчин, возвращающихся с работы. Этот город, который она исходила весь, от которого временами отшатывалась и к которому слова возвращалась, вторгся теперь в ее дом, и некуда от него деться, кроме как в эту пустую комнату наверху.

Старики из приюта, который по старой памяти называют «работным домом», принесли ей апельсинов — им давали на рождество. Джозеф пускал их в бар посидеть, угощал иногда полпинтой пива — единственная доступная им возможность погреться у камина, побыть с людьми, а чуть стемнеет, они тащатся обратно на казенные койки, к себе в чужой дом. Там чисто, их хорошо кормят. Неплохой уход. Так почему мысль о них тревожит душу, как звук надтреснутого колокола? Такие славные старики, она видела бледные пятна их лиц на темных стеклах окон. Да, уход там за ними неплохой.

Рисковые парни, забубенные головы, готовые на все, чтобы доказать свою удаль или отомстить врагу, приходят к ней излить душу, жалуются на зазноб, на родителей. Наедине потом говорят ей: «Вот, значит, миссис Таллентайр, стоит мне поддать, так, кажется, всех бы убил. Я вчера вечером опять чуть ее не кокнул. Сказала, что бросит меня, миссис Таллентайр. Поговорите с ней, а? Я не буду у вас бузить, миссис Таллентайр». Может, потому, что она всегда зовет их полным именем, а ведь от других они слышат только прозвище, обидную кличку. А скорее всего потому, что никакого совета она не может дать. Загнанные в ловушку, они идут к своему собрату по несчастью, чуя звериным чутьем того, кто не откажет в утешении.

Никогда в жизни не совершила она ничего бесчестного. Узнав, что Гарри, чтобы ехать бесплатно, прыгает в поезд на ходу, а в Карлайле соскакивает с подножки до остановки, она заболела. Ведь она каждый день дает ему на билет. А Дуглас все читает ей лекции: «Бога нет, мама, это все обман, пропаганда, чтобы ты знала свое место. А твое место там, где тебе самой хочется быть. Не поддавайся на эту лицемерную ложь». Как она устала от самой себя: честность, справедливость, искренность, чувство долга, приветливость, верность, собранность, уверенность в своих силах — все это кажется теперь бременем. Но если сожжешь мосты, разверзнется бездна.