Читаем В Англии полностью

Она старалась не думать о своем теле. Любовь Джозефа — слишком уж это заветное, заповедное. Но кожа еще упруга, идешь по улице и слышишь, как бродят в тебе таинственные жизненные соки. Им нет выхода. Как завороженная думала, она сейчас об Элен. Свобода, и цена свободы — ее дочь Элен, растерянная, беспомощная: путь матери не соблазняет ее, но и своего собственного не найти. Как протест, как вызов — не следит за собой, полнеет, медленно топя свою человеческую сущность в ожирении души и тела. Ходит по пятам за Гарри без всякой надежды, в глазах заискивающая униженность, еще усиливающаяся от его добрых слов. Нет утешения в этой пустой, унылой комнате. Совсем одна, не за горами старость; и сыновья уже такие взрослые, что вот-вот навсегда улетят из гнезда; и это тело, сейчас сжатое в комок, скоро начнет увядать. Взглянула на руки красные, шершавые, а она помнит, какие они были нежные, с тонкими пальцами; как-то играя в парке, она сильно прищемила палец. Сколько ей тогда было? Девять, восемь? Она как сейчас видит почерневший кончик пальца, содранный ноготь. Боль скоро прошла; она раскачивала ноготь, как шатающийся молочный зуб, чувствуя странное удовольствие. Потом бежала домой через весь город, неся раненую руку как флаг. Это было вчера. А что будет завтра? Какая там тяжесть, какая боль?

Джозеф снизу позвал ее. В этот час ему не очень нужна ее помощь. Но когда вдвоем, рождается чувство локтя. Пусть оно будет у Джозефа. Для этого надо встать. Приказать себе встряхнуться. Встала, зажгла свет. Задернула шторы. Пошла умыться и переодеться. Не забыть все собрать для регби, у Гарри сегодня матч, не забыть заказать пироги на вторник: будет метание стрелок. (Разве забудется голубой блеск и смешинки в глазах Джозефа — он заехал за ней на том ужасном тандеме, или как плакал Дуглас — ему почему-то приспичило забинтовать здоровое колено. Интересно, что была за фантазия?) Не забыть бы: у Мэри, ее лучшей подруги, уехавшей из Терстона несколько лет назад и поселившейся на юге, скоро день рождения; не забыть поговорить с Дугласом, сколько раз уже собиралась и не могла найти слов. (Разве забудет она, как первый раз в жизни дрожащей рукой красила губы и Джозеф сказал: «Ты лучше, чем Глория Свенсон»; никогда не забудет мать, ту, которая не родила ее, но так сильно любила; как плакал Джон, отец Джозефа, на богослужении в память погибших, когда кончилась война; как плакал Дуглас, когда от него ушла его первая девушка, как плакала она сама, когда Джозеф служил в авиации.) Неужели и Дугласу придется воевать, если снова начнется война? Ну о чем ты плачешь, женщина в зеркале, в этой холодной ванной комнате?

Первый час вечернего бдения. Редко кто зайдет больше чем минут на пять. Стойка пахнет мастикой, коричневое дерево блестит, дубовые часы на стене тикают медленно, степенно. Резиновый коврик на полу за стойкой все еще мокрый после дневной уборки. Полки все заставлены. Джозеф налил себе полпинты пива; с тех пор как он содержит кабачок, он совсем перестал пить: голова всегда должна быть ясной. Перед стойкой высокий зеленый табурет, сделанный по заказу. Джозеф сидит на нем и читает газету. На первой странице заголовок «Английская армия вступает в Суэц».

Он два раза читает это известие, перелистывает страницу, немного погодя опять возвращается к первой, снова читает. У Гарри уже сложилось твердое мнение: он возмущен этой акцией Идена и тори и старается загасить вспышки патриотизма Джозефа, слабо потрескивающие искры любопытства, доверчивости и готовности исполнить долг. Дуглас сейчас в Шотландии, отбывает воинскую повинность; если события примут угрожающий оборот, как бывало не раз в прошлом, Дугласа, пожалуй, могут послать туда; но, Джозеф чувствует, этот очаг не разгорится в большую войну, однако такие предчувствия часто обманывали, уповать на них — значит тешиться ложными надеждами. Бетти наверху, наверное, извелась вся, беспокоясь о Дугласе.

Сам Джозеф нельзя сказать чтобы очень тревожился о безопасности Дугласа. Его томило совсем другое. Он не чувствовал ни боевого волнения, ни голоса гражданской совести; но если твои нуждаются в помощи, разве ты не должен помочь им? Нет, если они не правы, отрезал Гарри. Спорили они одинаково, отстаивали каждый свою точку зрения общими фразами, взаимными колкостями.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1984. Скотный двор
1984. Скотный двор

Роман «1984» об опасности тоталитаризма стал одной из самых известных антиутопий XX века, которая стоит в одном ряду с «Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли и «451° по Фаренгейту» Брэдбери.Что будет, если в правящих кругах распространятся идеи фашизма и диктатуры? Каким станет общественный уклад, если власть потребует неуклонного подчинения? К какой катастрофе приведет подобный режим?Повесть-притча «Скотный двор» полна острого сарказма и политической сатиры. Обитатели фермы олицетворяют самые ужасные людские пороки, а сама ферма становится символом тоталитарного общества. Как будут существовать в таком обществе его обитатели – животные, которых поведут на бойню?

Джордж Оруэлл

Классический детектив / Классическая проза / Прочее / Социально-психологическая фантастика / Классическая литература
Петр Первый
Петр Первый

В книге профессора Н. И. Павленко изложена биография выдающегося государственного деятеля, подлинно великого человека, как называл его Ф. Энгельс, – Петра I. Его жизнь, насыщенная драматизмом и огромным напряжением нравственных и физических сил, была связана с преобразованиями первой четверти XVIII века. Они обеспечили ускоренное развитие страны. Все, что прочтет здесь читатель, отражено в источниках, сохранившихся от тех бурных десятилетий: в письмах Петра, записках и воспоминаниях современников, царских указах, донесениях иностранных дипломатов, публицистических сочинениях и следственных делах. Герои сочинения изъясняются не вымышленными, а подлинными словами, запечатленными источниками. Лишь в некоторых случаях текст источников несколько адаптирован.

Алексей Николаевич Толстой , Анри Труайя , Николай Иванович Павленко , Светлана Бестужева , Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Биографии и Мемуары / История / Проза / Историческая проза / Классическая проза